Наоми Френкель - Смерть отца

«Тут, Детлев, – шепчет внутренний голос Оттокару, – тут, в переулках, будет стоять памятник Гете из белого мрамора».

– Я вернусь сюда, – говорит Оттокар то ли себе, то ли слушателям.

– Граф, – смеется Густав, видя, как Оттокар не отводит взгляда от скамьи, – даже не думайте поставить вашу куклу на месте этой скамьи. Граф, они переломают вам кости.

Старуха бросает сердитый взгляд на Густава и переводит его на Оттокара.

«Не весь мир плох, Детлев, – шепчет внутренний голос Оттокару, – есть и хорошие люди, да, здесь, где люди режут друг друга, здесь, в пуповине этого мира – “будет свет”».

Клотильда Буш смеется.

– Да, мы снова увидимся, не так ли, – говорит Оттокар, и снимает шляпу в знак прощания.

– До свидания, – вежливо отвечают ему все трое.

На улице Фридриха Великого сверкают огнями большие роскошные рестораны. Привратники в ливреях кланяются богато разодетым матронам и толстым представительным мужчинам. Вертящиеся двери не останавливаются.

На тротуарах оттесняется и напирает толпа, двигающаяся в такт оркестру.

Хриплый голос Марлен Дитрих льется из всех репродукторов на тротуары, забитые гражданами состоятельными и гражданами, облеченными властью. Тут батальоны женщин, которые покрыли свои впалые бледные щеки пудрой, мужчины, облаченные в женское платье, вызывающее смех проституток с заметными следами венерических болезней. Уличные мальчишки снуют в толпе, выкрикивая свой товар: спички, сигареты, кокаин; гостиницы, трактиры. Партийные агитаторы продолжают предвыборную войну. И все это сливается в единый поток огромной людской массы, и невозможно протолкнуться, не работая локтями.

Странные запахи витают над этой массой – табака, алкоголя, сосисок, жареной рыбы, людского пота.

– Что это за толкотня в обычный вечер? – спрашивает высокий мужчина своего товарища.

– Давай выберемся из этой толпы и зайдем в какой-нибудь ресторан, – улыбается его собеседник и берет под руку более высокого товарища.

– Вот здесь, Александр, может, еще найдем места, в углу.

В зеркалах на женщинах сверкают драгоценности, ожерелья блестят на белых шеях. Вино искрится в бокалах, и звуки бьют по нервам. У посетителей, сидящих за столиками, взволнованные голоса.

Александр вглядывается в лица и блеск ресторана. Слышит звуки барабанов, видит на сцене полуголую исполнительцу танца живота. Пробки шампанского, выстреливающие из бутылок, летают в воздухе.

– Видно, экономический кризис в Германии не так уж силен.

– Наоборот, – возражает Георг, – силен и еще как. У кризиса именно такое лицо.

Эти двое за угловым столиком – Георг Фельдман, из руководителей сионистского движения в Германии, и Александр Розенбаум, который только что приехал из Палестины в качестве посланца сионистского движения. Александр – уроженец Германии, юрист, оставил родину вскоре после Мировой войны. Здесь он был одним из основателей сионистского движения и репатриировался в Израиль, чтобы воплотить мечту в реальность. За эти годы он не первый раз приезжает в Германию. Он высокого роста, статный, темноволосый, голубоглазый, с острым проницательным взглядом, небольшими усиками и постоянной усмешкой, которая несколько смягчает серьезное выражение его лица. В отличие от него, Георг среднего роста, шатен, с несколько необычным выражением интеллигентного лица, кривящимся при разговоре так, что собеседник не может понять, имеет ли он дело с интеллектуалом или художником с нервной взволнованной душой.

Дружили Георг и Александр с юности, составляли противоречивую пару, дополняющую друг друга. Георг – резкий, вспыльчивый, тут же вступающий в спор с собеседником. Александр – полная ему противоположность, мягкий, ясно мыслящий, несколько прямолинейный. Именно поэтому душа его тянулась к людям типа Георга, и каждый раз, когда они спускались с воображаемых высот в порой весьма трагическую реальность, подавал уверенную руку помощи, чтобы вернуть товарища на твердую почву. И так вот, противоположными путями пришли они к одной цели – сионизму.

– Ты прав, – говорит Александр другу, – у кризиса разные маски. Чувство приближающейся катастрофы заставляет людей сорить деньгами, избавляться от имущества. Никто ведь не знает, что принесет завтра.

– Ты преувеличиваешь, Александр. Всегда у тебя была склонность пророчествовать катастрофы. Помнишь ли ты спор в двадцатые годы? Германия была после войны, и ты считал, что ей пришел конец. Но страна пришла в себя и вернулась в нормальную колею. Правда, положение трудное, но не лишено надежды.