Наоми Френкель - Смерть отца

Ругательства и смешки, чиханье и кашель, храп и насмешки, сливались в единое месиво, усиливаемое вонью немытых тел, блевотиной пьяных, плесенью стен. Грубым толчком Саул был вброшен в камеру, и двигался, пока не наткнулся на одного из лежащих на полу. Тут же получил дополнительный толчок и очутился в центре помещения, подталкиваемый от человека к человеку.

– Иисусе Христе! – воскликнул с удивлением незнакомец, волосы которого доходили до плеч. Это был давний друг Саула по кличке «езуслатчер», который радостно пожал ему руку. И Саул с такой же радостью вернул ему рукопожатие и пришел в себя. Приятель Саула обычно ходил по улицам Берлина, от дома к дому, и собирал милостыню, как пожертвование себе самому. Обращался к людям именем Христа, представляясь посланником милосердия различных организаций, помогающих бедным, а все деньги клал себе в карман. Время от времени его ловила полиция, сажала в тюрьму и тут подкармливала его несколько недель, чтобы вернуть потолстевшего и раздобревшего, к миссионерской деятельности. Саул подружился с ним, внимательно слушал, когда тот открывал ему душу, и угощал приятеля лучшими колбасами Розалии.

– Долговязый Эгон тоже тут, – добродушно сообщает он Саулу.

Эгон был арестован в ночь большого празднества по обвинению в нанесении ущерба общественному имуществу. Полиция поймала его, пьяного в стельку, когда он пытался освободить скамью в переулке от наложенных на нее креплений. Не прошло и нескольких мгновений, как Саул обосновался на полу камеры между долговязым Эгоном, сидящим с опущенной головой и «миссионером», для которого отсидка в тюрьме была делом привычным.

– Иисусе! – спрашивал он. – Чего ты попался, как клоп, в их руки?

– Как я, – сказал Эгон плачущим голосом, – Саул, я ведь, как мы все, человек, который хочет посидеть на скамье, а скамья опутана креплениями, а на них – красный фонарь, как бесовское око. Как же не дать в это око?

Саул молчал. Боялся открыть рот в удушливом воздухе, который, казалось, способен, попади он в горло, причинить боль. Воздух этот, казалось ему, никогда не сменится. Поверх потеющих стен, под самым потолком, ряд узких окошек, которые тоже забраны железными решетками. Эгон и «миссионер» прижаты к нему так, что он не может пошевельнуться. Спереди и сзади также сидят вплотную, так, что он вынужден поджать под себя ноги.

– И всего-то я хотел, – продолжает Эгон плаксивым голосом, выпустить дурной воздух, который скопился у меня в животе. Тут меня и схватили…

Оглушительный смех вокруг, пот от тел, движение ногами и толчки локтями.

– Ну, а тебя, мальчик, за какие преступления? – «Миссионер» кладет ладонь на плечо Саула. – Фальшивым жетоном позвонил по телефону, и «синие» тебя сцапали?

Саул перестал зажимать нос и даже приоткрыл рот. Как молния, пронеслись в его голове слова «миссионера»: какое открытие! Как ему раньше это не пришло в голову! Ведь он может рассказать в Движении и дома, что был схвачен, когда опускал в телефон-автомат фальшивый жетон. Так делают многие его товарищи. Используют старые монеты, давно вышедшие из употребления, а полиция нашла способ ловить этих нарушителей. Время от времени кто-то был схвачен и оштрафован, проводил несколько часов на полицейском участке и выходил оттуда героем.. Саул тоже может выставить себя таким героем, и не надо будет ему давать отчет о политической деятельности, запрещенной Движением. Снова приблизилась к нему уже похороненная им мечта: с окончанием школьных занятий поехать на ферму подготовки к молодежной репатриации, и недалек тот день, когда он уедет в страну Израиля.

«Миссионер» протягивает ему кусок черного жевательного табака:

– Жуй, мальчик. Челюсти будут работать, и время пролетит на крыльях.

На миг Саул задумывается. Жевание табака запрещено по законам Движения. Но в этот миг он чувствует себя, как равный среди равных. Он преступник, преступление которого ясно и определенно. И он подчиняется «миссионеру» и вталкивает себе в рот этот табак. И теперь его челюсти жуют, как у многих, окружающих его, пережевывая в воображении те байки, которые он будет рассказывать в клубе, пока воображение внезапно не останавливается: там, ведь, и Иоанна будет стоять, и глаза ее будут вопрошать: «А правда ли?»

Она будет задавать вопросы! Всегда у нее много вопросов, и на каком-то одном из них он явно запутается. Из-за Иоанны он точно запутается…

Саул извлекает изо рта табак, мягкий и клейкий. Табак приклеивается к ладони, словно никогда от нее не отклеится. Хотя он и расскажет им… И большая рука, как бы рядом, пишет перед ним на стене камеры: «Не лги! Член движения всегда говорит правду!»