Наоми Френкель - Дети

– Не рисуй нам чертей на стенах, – присоединилась Фрида с укором Гейнцу, – Эрвин вернется, и очень скоро. Именно так он мне сказал, а он человек правдивый. Не рассказывай нам байки. Особенно мне. Садись к столу, Гейнц, и приди в себя.

– Эрвин вернется! Вернется! – закричали все разом вокруг стола, и Эдит дала домашним убедить ее – «Эрвин вернется здоровым и невредимым».

Всю вторую половину дня она сидела в кабинете отца в обществе деда и Зераха, который долго рассказывал о советской России. Это был красивый, чудесный рассказ о стране Советов, и дед кивал в подтверждение головой. Это кивание казалось Зераху странным и явно лишним, и он решил прекратить это, как обычно, анекдотом.

– Вы качаете головой все время, как Кальман.

– Кальман? Кто это такой – Кальман?

– Анекдот. Еврей Кальман, обремененный заботами и всяческими бедами, был извозчиком. Однажды в особенно студеную ночь, вернулся домой замерзшим, усталым и голодным. Начал стучать в дверь, и оттуда слышен голос Зельды: «Кальман, это ты?» И Кальман, бессильный, не мог раскрыть рта, вымолвить слово «я», стоял снаружи, перед закрытой дверью, и кивал головой. Она спрашивает, а он кивает. Она дверь не открывает. И так он простоял снаружи всю ночь.

Сказать правду, дед вообще не слушал Зераха, хотя всегда его внимательно и даже напряженно слушает. Дед держал руку Эдит, она была безжизненной. Дед не мог слушать Зераха, ибо замышлял всяческие уловки, каким образом вернуть жизнь и молодость внучке. Зерах закончил свою байку о Кальмане и замолк. Воцарившееся в кабинете молчание требовала от деда как-то среагировать на байку Зераха.

– А-а, кивать головой и стоять снаружи... Так они ведут себя там... – обронил дед непроизвольно, все еще ощущая безжизненность холодной руки Эдит, – таковы у них там традиции.

– Но... господин Леви, я сейчас не говорил о России. Просто анекдот об извозчике Кальмане.

Дед несколько устыдился, то ли пытался извиниться перед Зерахом за свою рассеянность, то ли хотел поддержать продолжение его вдохновенных баек о России. Байки эти вначале улучшили настроение Эдит, но с рассказом об извозчике, тень Кальмана упала на лицо Эдит: дверь заперта, на улице стужа, а он стоит и кивает головой, и никто не открывает.

Дед почувствовал себя ответственным за атмосферу, воцарившуюся в комнате, и решил вывернуться из нее. Хотя он сам не испытывал никакого желания побывать там, но, несомненно, много правды в красивых рассказах, которые Зерах рассказывает о той стране. В любом случае, одно верно, несмотря на все сомнения: людям там хорошо. Несомненно. Эдит не слышала. Она видела лишь голову, кивающую в стуже перед запертой дверью.

Тут раздался по всему дому клич Вильгельмины, приказывающий всем домашним собираться на ужин. Не помогли никакие уговоры деда: Эдит к ним не присоединилась. Поднялась на второй этаж, и начала метаться между комнатой Эрвина и своей. Комната его была пуста и холодна, как будто в ней никогда не проживала живая душа. Зажгла все лампы, опустила жалюзи, прикрыла окна портьерами. Глаза ее искали вещи. Ничего не нашла ни на столе, ни на стульях. Открыла шкаф. Плащ, штаны для верховой езды, длинные и черные, и от них шел запах пота, запах трактиров. В боковом ящике – большой подсумок со знаком серпа и молота. Захлопнула дверцы шкафа и убежала из его комнаты. В ванной сбросила одежду, и босиком, в одной ночной рубахе, вернулась в его комнату. Кровать была без постели, лишь одно одеяло, ни подушки, ни простыней. Сняла с руки мамин браслет, и положила его на пустой ночной столик около пустой постели. Снова вскочила и убежала в свою комнату. Кровать е светилась постельным бельем. На ночном столике – стакан с молоком. Это поставила Фрида, ибо считает, что ничто другое не успокаивает нервы. Белизна молока вызвала у нее тошноту. Дрожь прошла по всему ее телу. Закуталась в халат, и когда почувствовала, что тепло вернулось, с отвращением отбросила халат. Две золотые рыбки безмятежно плавали парой в круглой стеклянной банке, и она снова побежала в его комнату. Легла, свернувшись на одеяле клубком, в пустой постели. Потянула его аккуратно сложенный халат и закуталась в него. Неожиданно пришла ей идея, словно подсказанная кем-то: босиком, в халате Эрвина, побежала к двери, остановилась и вернулась в его комнату, схватила с ночного столика мамин браслет, и надела на руку.

Побежала в комнату старого садовника, в конце дома. В коридоре никого не встретила. Лишь Эсперанто бежал за ней. Но когда пронеслась мимо двери кухни, она неожиданно раскрылась, и вот – Вильгельмина, огромная, безмолвная, сверкающая белизной одежд, предстала перед ней.