Наоми Френкель - Дикий цветок

Соломон пытается разглядеть силуэт веника в белом свете окна, но ничего там нет, и он шепчет что-то неразборчивое стенам старого строения, и никто не слышит шепота, который в душе его кричит: «Господи, Владыка мира, он хлопнул перед Тобой дверью, и расстался с жизнью, которой Ты его одарил. Почему ты не дал ему еще немного радости в Твоем мире – хотя бы одну горсть из Твоего полного сосуда человеческих радостей? Господи, Владыка мира, почему Ты лишил этой радости его в дни великой войны, когда весь народ радовался. Забрал у него сына Зоара и сына Ники в Твоих войнах – первенца его и «мизиника» его. Господи, Владыка мира, такова ли Твоя воля – чтобы мы сеяли жизнь и собирали урожай смерти?».

Нет ответа, и Соломон переводит взгляд с окна на вход в столярную, в котором стоит свежий запах распиленных досок. Какая тяжкая эта ночь! Ночь, которая началась с Рами, продолжилась с Голдой и вот, завершилась Хаимке.

В начале этой ночи Соломон покинул свой дом, чтобы не мешать Рами читать письма. Напевая под нос старые мелодии Элимелеха, пересек двор кибуца, дошел до нового бассейна, которого еще не видел. Кухня светилась всеми окнами, и Соломон о том, что все призваны помочь разделывать кур. Соломон уклонился, потрясенный тем, что увидел Адас вместе с Ювалем. Теперь вошел в кухню, взглянуть, что там происходит, и оказался перед Голдой, носящей темные очки даже ночью. Единственная осталась передвигать котлы и кастрюли среди гор перьев и потрохов мертвых кур. Такова ее планида – чистить и мыть после всех, чтобы доказать верность, прилежность и необходимость. И как всегда добровольно вызвалась убрать кухню. Кран открыт, и горячая сильная струя бьет в мыльный порошок, и умывальник наполняется пузырящейся пеной. И тут, вдруг, из шуршащего пара возникло лицо Соломона. Голда испугалась, закрыла кран, сняла очки, протянула их Соломону, стояла и молчала. Соломон подумал, что Голда осталась Голдой и не изменилась с той далекой ночи. Тогда она протянула ему руку, сжимавшую нож, на острие которого торчал кусок селедки. Линзы очков горели зеленым огнем и, протянутые Соломону, словно вырастали на его глазах. На стене стучали часы однообразным ритмом, обозначающим полночь. Тогда она положила нож между подносами, а теперь положила очки среди грязной посуды, но стол был тем же. Глаза ее засветились, словно бы она лишь сейчас сообразила, что Соломон стоит перед ней, в плоти и крови, вытерла руки об фартук, словно бы готовясь к празднику. Затем почмокала губами, как это делала всегда, как бы готовя их к чему-то приятному. Соломон отступил к двери, и она пошла за ним с почти закрытыми глазами, нащупывая дорогу, тесно заставленную вещами, как лунатик при белом неоновом свете. И как бы сами собой вырвались из ее уст слова:

«Ты ищешь здесь Адас?»

«Почему ее?»

«Потому что она проводит время с новым своим любовником».

«Грязные сплетни».

«Да нет, все правда».

«Почему ты ее преследуешь?»

«Я преследую ее?»

«Вместо того, чтобы преследовать меня».

«Она преследует меня».

«Ты мстишь ей».

«Причитается ей».

«Из-за того, что я сделал?»

«Из-за того, что она сделала».

«Что девочка тебе сделала?»

«Девочка из хорошей семьи».

«Только потому, что она моя?»

«Это она сделала из меня воровку, как ты из меня – проститутку».

«Замолчи, хватит!»

«Это она – проститутка!»

Выстрел раздался во время этого разговора. Звук этот потряс Соломона и Голду. Глаза Соломона были ослеплены гневом Голды. Выстрел раздвоил все вокруг и смутное эхо умножило звук. Плиты, кастрюли, даже часы на стене раздвоились в глазах Соломона. Широкое лицо Голды он видел разлетевшимся на осколки. Выстрел погнал его из кухни, и Голда бежала за ним. По асфальтовой дорожке спускающейся во двор кибуца, бежали Аврум, врач и медсестра. Соломон знал, что выстрел связан с Хаимке, и бежал за ними. К их испуганному бегу присоединился Рахамим. Насколько он облысел, растолстел, заматерел и постарел за последний год! Он все еще проводит ночи в своей творческой мастерской, и скульптуры его из арматуры плодятся и размножаются, становясь все более и более странными. В прогулках он проводит свои ночи: доходит до конца дорожки, ведущей к дому Адас, смотрит в ее окна, которые чаще всего темны, и возвращается, бежит, насколько несут его дрожащие ноги. Рахамим спит мало, и бодрствование приходит к нему ночами. В эту ночь он пришел на кухню взять сахар для кофе. Слушал крики Голды и Соломона, стоя под окном, и не упустил ни одного слова из их спора. Бежал за Голдой и Соломоном и все еще не мог успокоиться. Но не от выстрела взволновался – о Хаимке он и вовсе не думал – по дорожке катились перед ним слова: «Она – проститутка!»