Наталия Венкстерн: Под стенами замков

Филипп бил сын бедного рыцаря, бывшего в вассальной зависимости от епископа. Отец его владел маленьким леном и честно служил своему сюзерену оружием. Но однажды, когда Филипп был еще ребенком, Рожэ повздорил с его отцом. Размолвка превратилась в ссору, и епископ решил отомстить непокорному вассалу.

Среди глубокой ночи окружил он замок отца Филиппа и после короткой осады предал его огню. Вся семья погибла кроме Филиппа, которому было в то время два года.

У мальчика были кудрявые льняные волосы и хорошенькое личико. Епископу показалось забавным беспечное равнодушие, с каким взирал он на происходящее. Кто-то из слуг епископа вытащил его из огня и посадил на траву по другую сторону крепостного рва напротив пылающего замка, и мальчик радовался веселому огню. Среди прочей добычи, взятой у непокорного вассала, среди лошадей, собак, ценного оружия, до которого епископ был большим охотником, Филиппа также забрали в епископство.

Первые годы провел он на кухне среди беспутной челяди прелата. Но его красивое лицо, ловкость и остроумие привлекали к нему всеобщее внимание. Соскучившись, епископ призывал мальчика и играл с ним, как с забавным зверьком. Он не забывал, что мальчик сын рыцаря, и это отчасти послужило к тому, что мальчик в тринадцать лет был возведен в должность пажа.

К несчастью, этот почет совпал как раз со странной переменой в характере мальчика: внезапно он стал проявлять задумчивость, сделался молчаливым и замкнутым. Епископ, если бы давал себе труд обратить внимание на своего слугу, мог бы легко заметить упрямую складку около рта Филиппа, когда он с покорным видом выслушивал его приказания. Но епископу не было ни малейшей охоты занимать свою голову подобными наблюдениями — мальчик просто-напросто надоел ему, и краткая милость к Филиппу заменилась со стороны господина насмешками, переходившими иногда в настоящее гонение.

Такая перемена не замедлила отразиться и на отношении всех прочих обитателей замка; малейший промах вменялся мальчику в тяжелое преступление, на него старались взвалить самую тяжелую работу, а один из гостивших у епископа рыцарей в веселую минуту припомнил детство Филиппа и дал ему прозвище, которое все нашли очень остроумным. Пажа прозвали «Филипп Погорелец».

Ужин приходил к концу; гости были пьяны, некоторые из них храпели на полу, другие во все горло распевали песни; слуги, воспользовавшись опьянением господ, тут же, в углу комнаты, доедали остатки блюд. Один епископ да друзья его Ретель и Русси более или менее сохраняли ясное сознание. Но, однако, и на них вино оказало свое действие, и они, забыв предосторожность, почти громко продолжали беседу, веденную с такими предосторожностями в башне.

Сначала Филипп, стоя за стулом Рожэ, мало обращал внимания на их слова, но некоторые обрывки фраз, долетавшие до него, пробудили его любопытство.

— Главное, застать их врасплох, — говорил Ретель.

— Иначе, как знать, они могут найти помощь в ком-нибудь из рыцарей, враждующих с нами, прибавил Русси.

— Рыцарей я не боюсь: им невыгодно поддерживать коммуну, — веско заметил епископ, — важно лишь, чтобы король не узнал о наших намерениях. Раньше пяти дней или даже недели мы не будем готовы к походу; это большой срок, и, если выпустить всех этих пьяных болтунов из замка, они могут, во-первых, отказаться от своего намерения и, во-вторых, проболтаться о том, что здесь происходило. А вы знаете, что у молвы есть крылья: король узнает и может двинуть против нас свои войска. Одна весть о приближении их придаст силу нашим противникам, а, главное, укрепит их уверенность в своей правоте.

— Так вы намерены всех ваших гостей держать взаперти до похода? — спросил Ретель.

Епископ засмеялся.

— О, не беспокоитесь, я не закую их в цепи и не запру в подвалах; мое намерение гораздо более мягко и человеколюбиво, и исполнение его, я не сомневаюсь в том, доставит большое удовольствие гостям. Неделя празднеств, попоек и веселых ужинов, во время которой соберутся все наши силы, и затем мы выступаем. Я не сомневаюсь, что люди Лана предчувствуют мое появление, но что могут они противопоставить нашей кавалерии?.. Право, я думаю, что их оружие — вилы и лопаты — годится лишь для сражения с домашним скотом, а совсем не для устрашения вассалов епископа де Розуа.

При этих словах епископ, размахивавший в воодушевлении руками, широким рукавом своего кафтана задел стоявший перед ним серебряный кубок, который со звоном покатился на пол. Филипп нагнулся и поднял его. Его глаза встретились с глазами епископа, горевшими пьяным возбуждением.