Наталия Венкстерн - Под стенами замков

Графы Ретель, Русси и знаменитым своими разбойничьими подвигами сеньор Гуго, раньше других прибывшие в замок Розуа, ожидали начала пира в отдаленной башне, где заперлись для тайной беседы с хозяином. Полукруглая мрачная комната, в которой они находились, освещалась только факелом, воткнутым в щель, образовавшуюся на полу.

Четыре деревянных скамейки составляли всю обстановку. Ветер врывался через незаделанные отверстия, служившие окнами и беспрепятственно разгуливал под низкими сводами.

Рыцари не обращали ни малейшего внимания на холод. Они так же, как и хозяин, прекрасно понимали, что нужны совсем особые предосторожности для того, чтобы сохранить в тайне беседу. Здесь они могли быть спокойны. Деревянная лестница, ведущая в башню, выдала бы своим скрипом всякого, кто вздумал бы пробираться по ней.

Из всех четырех собеседников Рожэ де Розуа был самым воспитанным и образованным. Епископский сан, который он носил и который не мешал ему предаваться разбойничьим набегам и разгульному образу жизни, придавал ему, однако, некоторый внешний лоск и вкрадчивость манерам. Привыкший слишком часто надевать на себя маску благочестия, он даже в откровенном разговоре с друзьями не мог откинуть привычки к постоянным крестным знамениям, к подниманию глаз к небу и призыванию в свидетели искренности слов своих бога и всех небесных сил.

Ретель и Русси, богатые феодалы, имевшие достаточно жизненного опыта для того, чтобы не выказывать излишней доверчивости, с опаской вслушивались в льстивые слова хозяина. Гуго, исколесивший всю Францию во время своих воинственных набегов, единственный из них блистал если не честностью, то во всяком случае прямодушием. Его звероподобное лицо, обросшее короткой черной взлохмаченной бородой, выражало нетерпение: одной из своих великанских ног, обутых в металлические поножи, он раздражительно постукивал по каменному полу. Мысль о том, что по окончании разговора его ждет обильный ужин и вино, увеличивала его нетерпение.

— Итак, — сказал Рожэ, — я могу рассчитывать на вашу помощь, рыцари. Кажется, слова мои достаточно убедительно показали вам всю зловредность и богопротивность так называемой коммуны. На мой взгляд, этих двух свойств вполне достаточно для того, чтобы извлечь оружие против нее. Не имея основания ожидать от вас, светских людей, такого же бескорыстия, я обращаюсь к другим струнам благородных ваших душ. Коммуна оскорбляет ваше достоинство: рабы, получившие в руки хартию, теряют уважение к вам, как к прирожденным господам своим, они перестают страшиться, они делаются нерадивы, они внушают окрестному населению зловредную мысль, что земледелец имеет право на землю и может передавать ее по наследству сыну; они отрицают священный обычай, по которому лишь сеньор является собственником земли, а сервы не что иное, как жалкие существа, которым он оказывает неизреченное благодеяние, разрешая им кормиться от плодов ее. Коммуна, если она распространиться по всей Франции, грозит вам разорением. А как, спрошу я вас, будете вы поддерживать блеск своего рыцарского двора и силу оружия, если будете бедны? Король будет презирать вас, нищих рыцарей, не могущих выставить в его защиту и горсти прилично вооруженных людей. О, я первым готов повиноваться по первому знаку малейшей воле его величества, но…

Епископ прервал свою речь. Гуго воспользовался этой паузой и докончил со смехом ею фразу:

— При том только условии, что эта воля не противоречит моей…

Епископ поморщился.

— Вы не так поняли меня, — сказал он.

Ретель глядел в угол комнаты, неторопливо поглаживая рукой остроконечную русую бородку. Он искал слов.

— Монсеньор, — сказал он, — я не отказываюсь оказать помощь, за котором вы ко мне обращаетесь, но я должен признаться, что гнев короля страшит меня. Церковь учит нас…

— Ах, мало ли чему учит нас церковь! — воскликнул горячо Роже, но тотчас же спохватившись прибавил вкрадчиво: — О, сын мой, я вполне уважаю убеждения, высказанные вами, но вам, вероятно, известно, что церковь выбрала меня на епископское место; этим почетным доверием, оказанным мне, выражено убеждение, что никто, как я способен понимать истинные нужды моих рабов. Клянусь богом, коммуна есть не что иное, как дьявольское наваждение, и если королю это не ясно, я должен хотя бы ценой жизни вывести его из этого заблуждения. К тому же вам должно быть известно, что короля склонили на дарование коммуны деньги, принесенные ему поселянами. Мне грустно говорить об этом, но, увы, слух короля в этом случае склонился на звон презренного металла.