Наталия Венкстерн - Узник Бастилии

В августовский теплый день, в году 1754, дилижанс привез с собой в Париж среди прочих пассажиров молодого человека по имени Анри Латюд.

Молодому человеку было не более двадцати лет; он был недурен собой, весел и беззаботен, несмотря на то, что кошелек его был почти пуст, а весь багаж состоял из маленького чемодана.

Выйдя из дилижанса, он забежал в первую попавшуюся гостиницу, занял номер, не обращая внимания на то, что предложенная ему комната была темна и сыровата, и, торопливо вымывшись и пригладив волосы, вновь выбежал на улицу.

Наконец-то, мечта его сбылась. Он — в Париже! Сын бедного провинциального дворянина, Анри в течение трех лет уговаривал отца отпустить его в столицу. Сначала отец и слышать не хотел о таком безумии. Во-первых, у него решительно никакой не было возможности снарядить молодого человека и снабдить его деньгами; во-вторых, он был уверен, что жизнь в Париже принесет сыну только вред; приучит его к роскоши, к развлечениям, а где будет взять денег для удовлетворения прихотей? Но понемногу Анри удалось переломить упрямство старика. Правда, он знал Париж также мало, как и его отец, и судил о нем только понаслышке, но этот город он представлял себе хранилищем всевозможных благ, удач и счастья. Только в Париже, он был убежден в этом, можно достичь успеха, славы, разбогатеть. Отец, жадный к богатству, стал поддаваться на убеждения сына, а когда тот заявил ему, что согласен удовольствоваться на дорогу самой ничтожной суммой, то и дал свое окончательное согласие.

«В самом деле, — думал он, — чего на свете ни бывает. Анри— ловкий малый, находчивый и смелый, пожалуй, он и в самом деле пробьет себе дорожку».

Таким образом полный самых легкомысленных надежд, беззаботный и доверчивый Анри очутился в Париже.

Он уже более часа бродил по городу, восторгаясь без различия и его архитектурой, и крикливой роскошью выставок, и нарядной толпой прохожих, как вдруг, на углу улицы, по которой он шел, произошло движение: кучка людей бросилась вперед, отталкивая других, лавочники повысыпали на пороги домов, бросив свою торговлю, и Латюд увидал проезжающий посреди улицы, роскошный экипаж. Впереди бежали скороходы, взмахивая в воздухе серебряными тросточками. Кучер и лакеи на запятках были в золотых ливреях. Огромный герб на дверцах кареты свидетельствовал о знатности проезжающей особы. Позади карета трое верховых скакали на конях. В окне кареты мелькнуло на миг женское лицо с высокой прической, украшенной перьями.

— Королева, королева! — шептали вокруг Анри, и процессия быстро скрылась за углом.

— И подумать только, что от прихоти этой женщины зависит счастье миллионов людей, — сказал кто-то позади Анри.

Он обернулся: перед ним, глядя вслед удалявшейся карете, стоял человек в костюме ремесленника, в широкой шляпе, с опущенными книзу усами. Встретившись глазами с Латюдом, он улыбнулся ему с чуть заметной насмешкой.

— В первый раз видели? — спросил он.

— О, да, и я очень рад, что имел счастье видеть ее величество.

— Вы, вероятно, из провинции?

— Почему вы думаете? — спросил Анри с легкой обидой.

Незнакомец окинул Анри взглядом с головы до ног.

— Ваш костюм слегка вышел из моды, по сравнению с костюмами наших франтов, — сказал он, — а по вашей шпаге я вижу, что вы принадлежите к дворянству. Из этого я заключаю, что вы или очень бедны, или только-что приехали из провинции.

Латюд хотел оскорбиться непрошенными замечаниями, но желание поговорить с парижанином победило это чувство.

— Так это была королева? — спросил он.

— Вы могли догадаться об этом по гербу на ее карете.

— Она, вероятно, очень добра?

— Не знаю, — сказал незнакомец, усмехнувшись, — я— простой ремесленник и мне не пришлось испытать на себе ее доброты.

— Но что говорят о ней в народе?

— Говорят, что она осыпает золотом и почестями тех, кто сумеет ей угодить, а для тех, кто ей не нравится имеется в Париже Бастилия.

— Да, я слышал о Бастилии — туда заключают бунтовщиков и преступников.

— Или просто слишком беспокойных людей, — сказал незнакомец, снова усмехнувшись.

— Значит, королева имеет очень большое влияние на государственные дела, — продолжал расспрашивать Латюд.

— Все дело только в том, чтобы суметь попасться ей на глаза и оказать какую-нибудь услугу— остальное пойдет как по маслу. Разумеется, я имею в виду только дворян, так как нашему брату, как бы мы ни лезли из кожи, никогда не добиться лучшей жизни.