Виктор Хлиманов - Березовый свет

Обоим нам жаль было всех, кто не знает, как хорошо промокнуть под таким дождем, потом подставить спину солнцу, чувствовать, как в тебя входит тепло, как ты паришь и у тебя такое чувство, будто родился заново.

Осень — под ногами. Осень — над головой. Осень — вокруг.

Октябрь.

Хмурятся низкие облака, и ветра нет, а они куда-то спешат.

И как-то не по себе: не привык ты еще к холоду, надеешься на возврат тепла.

Шуршат под ногами листья: мокрые, скользкие.

Ни голосов птиц, ни голосов грибников.

Октябрь.

А ты все смотришь в небо, ждешь чего-то, смутно представляя себе, что там, за облаками, — солнце. Невеселый сердцем, все идешь, идешь, сам не зная куда.

Я вышел на старую вырубку и вдруг почувствовал: сейчас выглянет солнце. И оно выкатилось на пять минут в прореху облаков, глянуло мне в глаза. Закурились легким паром старые пни, задышал, будто маленький вулкан, муравейник.

Это было так неожиданно, что я потрогал рукой пенек, но он был холодным, и муравейник был мокрым от дождя.

И все же стало веселее: за толщей иглиц спали муравьи, значит, жизнь продолжалась.

Знающий грибник не усидит дома даже в ноябре. Месяц этот — время зеленушек, самых вкусных, пожалуй, грибов наших. Ищут их не в старых лесах, а в мелколесье, там, где песок, березки, сосенки.

Я обшарил один лесок, другой и, когда стал перебираться в третий, не поверил своим глазам: там, где летом за долгим полем чернела деревня-коротышка, теперь была еще другая, как бы продолжая ее. Такие же дома, такая же улица.

Лишь всмотревшись, понял: не дома это, а ометы соломы.

И в других местах то же самое: казалось, люди вдруг почему-то выстроили себе новые деревни.

Чего только не придумает осень-выдумщица.

Не любят звери клетку, а Мишка жил в ней почти с детства. Когда убили мать-медведицу, его посадили за железные прутья: хотели потом отдать в цирк, на выучку.

Подрос медвежонок, и вот приехал дрессировщик, осмотрел Мишку — не понравился чем-то, не взял.

Тогда егерь погрузил его вместе с клеткой на телегу, повез в лес. Далеко отвез, сдвинул клетку с телеги, открыл дверцу, присел в стороне.

Мишка выглянул в дверцу, принюхался, потрогал лапой щеколду и улегся в углу, стал смотреть на человека, поскуливать: проголодался.

«Уйдет, — решил егерь. — Не маленький, пусть теперь кормится сам».

Назавтра приехал, чтобы забрать клетку, удивился, увидев, что Мишка так и лежит в углу, будто привязанный.

— Чудак! — улыбнулся егерь. — Вот же лес, смотри!

И вытолкал медвежонка из клетки.

Мишка посмотрел на егеря, чмокнул губами и несмело поковылял в лес.

Понял, наконец, что свобода там, за деревьями.

Стоило мне забросить удочку, как поплавок начинал дергаться, косо уходил в темную глубину. Я быстро подсекал, но крючок оставался пустым. Снова наживлял его то червяком, то катышком белого хлеба, опять что-то клевало, я подсекал, и снова все повторялось. За целый час поймал лишь плотвичку, нанизал ее на пруток-кукан, воткнул в берег. Но когда несколько минут спустя я покосился на «улов», увидел, что плотвичку тащит большущий рак. Встретившись со мной глазами, он тут же трусливо ретировался в глубину.

Вот кто, оказывается, портил мне рыбалку!

Я вырезал орешину, поймал лягушонка, привязал его к палке и, взяв сачок, опустил приманку под корягу.

И тут началось рачье паломничество.

Сначала поспешили на пир те, чьи дома-норы были ниже по течению. Перепачканные илом раки выбирались из нор, поводя усами-антеннами, спешили один за другим на запах, с ходу набрасывались на приманку.

Когда я поймал последнего воришку, прибывшего с нижней части реки, они начали ползти с другой, противоположной стороны.

Вот это уж, как говорится, тонкий нюх!