Владимир Добряков - Строчка до Луны и обратно

— А все-таки, зачем? — опять спросила она. Однако шаг немного сбавила. — Ну… если так хочешь, можем пойти. Там еще ключ с холодной водой есть. Чистая вода.

— Видишь, как здорово — студеный ключ! Я и не знал.

— Хорошо, — кивнула Маша. — Идем.

Первый раз Маша послушалась его. Они шли, и Леон с интересом ко всему приглядывался.

— Смотри — гусь! — радостно сказал он. — Как в деревне. А вон кошка рыжая на заборе!

— Леон, — не поглядев на кошку, вздохнула Маша, — признайся: ведь ты просто жалеешь меня. Правда?

— Что ж здесь плохого?

— Я так и знала. Жалеешь. Только жалеешь. И все. Я не пойду дальше! Это плохо, это ужасно и отвратительно — просто жалеть.

— Ты глупости говоришь. — Леон нахмурил брови. — Чего это жалеть тебя? Ты разве калека?

— Может быть, хуже.

— Маша! Не говори так. Ты — вот какая девчонка! — Он показал большой палец.

— Я? — поразилась она. — Неправда. Ведь раньше ты не замечал меня.

— Это почему же? И раньше замечал.

— Врешь, Леон! Не замечал.

— А ты откуда знаешь?

— Видела. А сегодня записку прислал. Снова из жалости?

— Хватит тебе о жалости!

— Думаешь, не обидно? Я первый, первый раз в жизни получила записку.

— А письмо?

— Я уйду. — Она остановилась. Покусала губы и попросила: — Никогда не говори об этом письме.

— И я первый раз написал записку. Маша, а я знаю, как тебя зовут. Мне девчонка сказала с прыгалкой — «Маша-солнышко». Такая умная девчонка. Сразу и балкон показала с лыжами. Ты кошку ее вылечила?

— Не кошка это — котенок маленький. Просто ухо зеленкой ему помазала.

— Все равно — операция, — улыбнулся Леон. — Наверно, хочешь врачом стать? Угадал?

— Нет, — сказала она. — И вообще, не знаю еще, не решила. Мне, например, очень нравится, когда дома строят. Нам в прошлом году квартиру дали, так бабушка плакала от радости. А ты кем будешь?

— Тоже не решил. Может, инженером. Или в военное училище пойду… А может, носильщиком стану. Хорошее дело — носильщик! Дай потренируюсь. Вон какой портфель у тебя пузатый. Серьезно, давай понесу, а то устала.

— Нет! — Она резко отстранилась, словно он собирался силой отнять ее коричневый, с блестящими замочками портфель. И повторила: — Нет, я сама.

— Хорошо, хорошо, сама. Только отойди, пожалуйста, оттуда, крапивой обстрекаешься.

Сам Леон шел по тропинке, выбитой в зеленой траве, свободную руку держал в кармане куртки, молчал.

Маша даже устыдилась, ругнула себя: «Кошка дикая!» И правда, чуть в крапиву не влезла. Она виновато и примирительно улыбнулась Леону.

— Ну ты и устроил вчера! Надо же, при всех: «Санюха, извинись!»

— Так ты вчера не рассердилась? — живо спросил Леон.

— Я рассердилась ужасно. Я чуть не сгорела со стыда.

— Понимаешь, не мог я по-другому. Ну, никак не мог. Если такое уж прощать!.. Он же как оскорбил тебя! Пусть попробовал бы не извиниться! Я ведь точно узнал, кто сочинитель. Почерки сличал. Половину ночи не спал. Вспомню, как ты плакала за дверью…

— Значит, все-таки пожалел меня? — Она снова метнула взгляд на Леона. — Пожалел!

Он разозлился:

— Опять ты про жалость!

— Опять! — подтвердила она. — Ты из-за чего ходишь со мной? Из-за чего? Ну говори, разве тебе интересно?

— Правильно. — Леон вдруг просветлел. — Точно. Как же я не сообразил! Мне интересно с тобой. Даже очень интересно. Давай до вечера будем идти? И завтра пойдем. А скоро — каникулы. Вот красота! На речку вместе ходить, в лес, в парк.

В парк! Ее словно огнем ожег недавно пережитый стыд. И те две короткие, ужасные строки.

— Я не верю. Я ничему не верю. Леон, ты хороший, добрый, благородный. Но я не верю.

— Не веришь? Значит, не веришь?.. — Он протянул ей свой портфель. — Подержи.

Леон подошел к забору и вырвал из куста крапивы высокий побег. Подняв рукав и стиснув зубы, он принялся хлестать себя по руке.

— Что ты! — крикнула она. — Перестань!

Где там! Он сорвал с крапивного куста верхушку с пятком острых, зубчатых листьев и сунул себе в рот. Леон прожевал листья и честно проглотил их.

— Вкусно!

— Ты с ума сошел!

— Знаешь, сколько витаминов!

— А если язык распухнет и говорить не сможешь? Вон как рука покраснела.

— Переживу, — сказал Леон и улыбнулся горящими губами: — Теперь веришь мне?

— Ох, и дурной ты!

— И не дурной, — сказал Леон. — Я просто немножко француз.

— Француз? — удивилась Маша.

— Рассказать? — спросил Леон.

Сколько раз девчонки гадали между собой, почему такое имя у Шишкина. А что толку? Поговорят — и все, никто же этого не знал. И вот сейчас собирается рассказать. Не кому-нибудь, а ей. Маша смутилась, и лицо ее порозовело.