Ларс Кристенсен - Герман

Вечером мама с папой принялись наряжать елку. Мама балансировала на шаткой табуретке и развешивала искусственные шишки и разноцветные бумажные корзиночки. Папа надевал на верхушку звезду, но она кособочилась. Вдруг оба разом обернулись и посмотрели на Германа. Он стоял в дверях, не зная, зайти ему или уйти.

– Герман, поможешь нам?

– Сами справитесь, – сказал Герман.

Только найдя в окошечке с номером 24 Иисуса, Герман вспомнил, что сегодня сочельник. День самый что ни на есть будничный. Папа ушел на стройку и кладет крышу на новом доме, мама в лавке Якобсена-младшего продает ребрышки. Это только на Пасху радость приходит с утра, а на Рождество надо дожидаться вечера, и то непонятно, порадует ли он.

Герман заглянул под кровать, проверил, на месте ли подарки, и подошел к окну. С неба сочилось солнце, но деревья на улице напротив окна не блестели и не зеленели. Ветки топорщились толстые, белые, того гляди обломятся. Слова доброго деревьям сегодня не дождаться. Если кто и вышел из дому, то спешит по делам и еле тащит поклажу. Пискнули часы, кто-то запел «Тихую ночь». Интересно, что фа-соль можно и есть, и петь. А кораблики, что развешивают в церквях, могут пройти под парусом по Индийскому океану?

И каково дедушке лежать днем и ночью в кровати под балдахином и подгонять время? Скучно небось? Точно, пойду его проведаю, решил Герман, заодно и подарок отдам.

И он торопливо пошел по скукожившимся улицам мимо парфюмерного, где мужчины выстроились в очередь в кассу за модными духами, мимо почты, где наклеивали марки на последние рождественские открытки, хотя к празднику деревенская родня их уже не получит, мимо базарчиков, где стояли связками кривые елки, на которые никто не польстился, мимо дверей, украшенных венками, ветками и корзиночками с шишками и изюмом.

На дедушкиной двери не висит украшений, но она не заперта. Герман, спрятав подарок за спину, прямиком направился к кровати.

Дедушка спал и по-прежнему держал в руках фотографию бабушки. Герман задумался, надо ли его будить. Видно, что спится ему в удовольствие. Лицо спокойное и тихое, как вода, такой тишины Герман никогда не встречал, кажется. И еще странное услышал Герман. Ходики в углу остановились.

– Дедушка, – позвал Герман.

Кровать никак не отозвалась.

– Дедушка! Это я, Герман. Ты спишь?

Он подождал, но ответа не было.

– Я тебе подарок принес. Он не очень, зато я сам его купил.

Герман заговорил гораздо громче. Не помогло. Он присел к кровати и положил руку дедушке на голову.

– Хочешь меня разыграть?

Дедушка не обращал на него никакого внимания. Лицо у него было мягкое, но почти белое. Герман отдернул руку.

– Это точно не розыгрыш?

Ответа не было и теперь. Герман придвинул стул еще ближе к кровати и заговорил:

– Я тебе рассказывал, как у нас один облысел? Мой приятель. Из класса. Все волосы повыпали безо всякой войны. Сами собой. Слышишь меня, да, дедушка? Хорошо. И он все свои волосы собрал и спрятал в альбом с гербарием, чтобы они не растерялись. Вот умник, скажи? Он думал, они ему пригодятся, потому что у родителей не было денег на хороший парик. А одним волосом он очень гордился. Он называется булавовидный. Если кто станет его дразнить или не давать проходу, он его этой булавой бдынц, бдынц – и готово. Ловко, да? Хотя, может, до драки и не дошло бы. Он им этот свой волос только покажет – все разбегутся. Что с ним дальше сталось? Даже не знаю. Кажется, он до конца жизни ходил в шапке. Выдумка, говоришь? А вот и нет. Я не выдумываю, дедуль.

Герман снял шапку и показал дедушке голову. Вдоль былого пробора еще уцелели редкие кустики волос.

– Ты ведь все время знал, о чем речь, да? Только не говорил.

Дедушка и теперь ничего не сказал.

– Меня не проведешь, – прошептал Герман.

Он встал. Сообразил, что едва не забыл, зачем пришел, и положил подарок на стул.

– Хочешь, я сам его открою? Так будет проще всего.

Он разорвал красивую упаковку и раскрыл коробку.

– Если не подойдут, скажи, поменяем, я не обижусь.

Он надел шапку и на секунду остановился, задержавшись взглядом на бабушкиной фотографии. Дед так и держал ее в руках.

– Шнурки у тебя точно есть, да? – Герман поставил пару блестящих черных ботинок рядом с кроватью и поплелся домой.

Дома он вцепился в ствол елки двумя руками и в бешенстве стал трясти ее. Тряс, тряс, пока с нее не попадали все шишки и корзиночки, не осыпались фонарики и не грохнулась со звоном звезда. И только когда облетели все иголки, засыпав комнату, он расцепил руки и осел на пол. Он сидел под серыми голыми ветками и был похож на ничейный подарок, который никто не удосужился упаковать и перевязать ленточкой.