Октав Панку-Яшь - Долго еще до вечера?

— Белого. А вы знаете, что я нашел в море в прошлом году?

— Знаю. Медузу. Она похожа на абрикосовый джем, только бесцветная.

— Однажды я поймал рыбку, — сказал путешественник.

— Этого я не знаю, — пожал плечами контролер.

— То есть, я хочу сказать, чуть не поймал.

— А, да, это я помню.

У контролера, серьезного человека, тот же голос, что и у путешественника, тоже серьезного человека, и оба похожи как две капли воды или как два железнодорожных билета, если хотите. И в то же время они похожи на того, кто в окне вагона, и на того, кто остался на перроне, на механика и на кочегара. И всех шестерых зовут Влэдуц.

Поезд мчался по бесконечной равнине.

И вдруг на пути семафор.

Глаз у семафора красный. Механик остановил паровоз.

Справа от поезда высилось огромное здание. Это мог быть только завод. Он был в лесах, и там еще работали каменщики. И среди них — один знаменитый мастер. Его знала вся страна. Портрет каменщика был напечатан в газете, о нем говорили по радио, и он сам написал книгу о работе каменщиков, в которой не обошел и… каменщиц.

Путешественники сгрудились у окна, чтобы взглянуть на него.

— Как дела? — крикнул ему повар из вагона-ресторана.

— Дела идут! — ответил знаменитый каменщик.

— Завод строим на славу!

— Я бывал на заводе, — сказал повар. — Там люди веселые. Любят шутить. Когда я там был, один мастер спросил у какого-то мальчика: «Что тяжелее: килограмм железа или килограмм пуху?» — «Разумеется, железа», — ответил мальчик. — «Давай проверим!» — «Давай!» Пошли, взвесили — на весах одинаково. На заводе оно так. Не отпустят, пока не поймешь, что да почему. — И повар еще сказал каменщику: — Знаешь, что мне кажется удивительным?

_ Что?

— А вот это: в прошлом году здесь была голая степь. Я помню, девочка пасла козу, и, когда проходил поезд, смеялась и махала нам рукой. А теперь — готовый завод!

— Ну, не совсем готовый, — сказал каменщик. — Надо еще крышу подводить. Труба будет такая высокая, что, если подняться до самой верхушки, можно поздороваться за руку с летчиками.

У каменщика тот же голос, что и у повара, и они похожи как две капли воды или, если хотите, как два кирпича. В то же время они похожи на того, кто в окне вагона, на того, кто остался на перроне, на механика и на кочегара, на путешественника и на контролера. И всех их зовут Влэдуц.

Глаз семафора изменил цвет. Стал зеленым. На языке железнодорожников это значит: «Путь свободен. Можете ехать спокойно!»

Паровоз тронулся, опять запыхтел, засвистел. Вскоре он остановился на станции, на маленькой белой станции с цветами под окном.

Начальник станции поспешил к почтовому вагону.

— Есть что-нибудь?

— Есть, — ответил кондуктор почтового вагона.

— Что?

— Письмо

— От кого?

— От мальчика из Бухареста. Однажды мама этого мальчика сварила ему мамалыгу с бурдючной брынзой. Это блюдо, если я не ошибаюсь, считается высшим классом. Мальчик с аппетитом съел мамалыгу и попросил еще. Он никогда не едал ее с такой вкусной брынзой. Мама сказала, что купила ее на базаре, в киоске, где торгует всякой всячиной здешний сельскохозяйственный кооператив. Тогда мальчик попросил маму написать в кооператив, что он за всю свою жизнь, то есть лет за семь, не пробовал такой вкусной брынзы. «Напишу, — обещала мама. — Наше письмо их обрадует.» Вот письмо. Прошу передать его лично председателю кооператива.

У кондуктора почтового вагона тот же голос, что и у начальника станции, и оба похожи как две капли воды или, если хотите, как два письма. И в то же время похожи на того, кто в окне вагона, и на того, кто остался на перроне, на механика и на кочегара, на путешественника и на контролера, на повара и на каменщика. И всех зовут Влэдуц.

Поезд пошел дальше.

Когда он нырнул в туннель, в Бухаресте, во дворе одного дома трое детей играли в песочнице. Они строили замок, и один сказал:

— Бедный Влэдуц… У него насморк, и его не пускают на улицу…

— Да, — сказал другой. — Бедный Влэдуц!

А третий добавил:

— Бедному Влэдуцу, наверное, скучно… Надоело одному…

Я, ребята, рядом сидел, на скамейке. Читал газету. И чуть не рассмеялся. Я подумал, что если бы

Влэдуц их услышал, он бы остановил поезд прямо посередине туннеля и сказал бы:

— Ну, вот еще! Как это так — скучно? И почему надоело?

И у него был бы тот же голос, как у того, кто в окне вагона, у того, кто остался на перроне, как у механика и у кочегара, как у путешественника и у контролера, как у повара и у каменщика, как у кондуктора почтового вагона и у начальника станции.