Олег Сенцов - Жизня

Мне предложили сделать эту операцию поздновато — уже стукнуло четырнадцать лет, но я по-прежнему оставался болезненным парнем, часто хватал ангины и простуды, — мама согласилась. Забегая вперед, скажу сразу, что операция помогла — я стал болеть реже, а когда еще через пару годиков послал подальше медицину, запрет на физические нагрузки и занялся спортом, то болеть практически перестал. Ревматизм с тех пор подзабыл, как я выгляжу, а детская медицинская карта (взрослой у меня нет) пылится в шкафчике — я ее периодически достаю, чтобы пугать особо чувствительных педиатрш на профосмотрах.

Удаление миндалин. Не знаю, как пытали в ЧК, но если они так делают операции своим детям, то я теперь не сомневаюсь в причинах победы Красного террора над Белым движением.

Тебя с утра не кормят, чтобы ты не заблевал персонал. Потом наряжают в халат, одевают сверху балахон из двух сшитых пеленок, с маленьким отверстием для рта, и отправляют томиться в «предбанник». Если бы я тогда умел пакостничать как теперь, то непременно сказал бы: «Парни, будут расстреливать через рот!». В тот момент тебе еще может быть весело, хотя фоновый рев из‑за двери с частыми вкраплениями детских криков мог насторожить кого угодно.

Затем болванчиков с пеленками на голове по одному заводят в пыточную. И зачем я ухитрился взглянуть из-под паранджи на набор инструментов на столике? Ни одного полезного для своего здоровья я не заметил. Потом тебя привязывают ремнями к креслу за все движущиеся части тела, в том числе и за голову. «Это электролечение? Только не переборщите с вольтами!» — продолжал бы шутить герой американской комедии, но мне было уже не до смеха: я почувствовал, что полный песец подкрался на мягких лапах и начал недобро тереться о мои ноги…

Что они делали у меня во рту, я не могу рассказать — не видел.

Представлять мне тоже особо не хочется. Только раз, мельком, когда я особенно удачно пытался вырваться и отверстие для рта ненадолго стало отверстием для одного глаза, я увидел девочку лет десяти на соседнем кресле… Хорошо, что я мальчик, сильный, смелый, и меня держат всего два санитара, а не половина отделения.

Покончив с моими гландами, ковырялы от медицины неожиданно нащупали у меня увеличенные аденоиды. После короткого и крайне молчаливого совещания был задан вопрос жертве: «Удалять будем сразу? Или потом еще раз придешь?». И, то ли поняв, что я вряд ли к ним скоро заявлюсь во второй раз, то ли истолковав мое топанье ногами и мычание как положительный ответ, доктор достала такой крючок, рассмотрев который даже сквозь пеленку, я понял: он — последнее, что я вижу в этой жизни, и его надо хорошенько запомнить. Не думал я — хотя как и чем я мог тогда думать, если мой мозг еще в начале операции залез в мошонку и даже не выглядывал оттуда? — что аденоиды прикрепляются изнутри к черепушке в районе темечка. Но доктора обнаружили их именно там. Аденоиды сражались недолго, но крайне жестоко.

Я слышал, что новокаин — хорошее лекарство, хотя мне он почему-то не помогал во время операции, — как же я ошибался. Когда меня довели до палаты и положили на кроватку — самостоятельно после этой операции по переделке человека практически никто не в состоянии передвигаться самостоятельно, — я решил, что все уже позади, сейчас боль начнет утихать и мне станет легче. Но все пошло не так. Новокаин таки хорошее лекарство, но есть небольшой минус — оно не может действовать вечно. Через час боль была такая, что я бил стенку всеми конечностями (а у меня к тому времени их было уже с десяток — и все их ломило), в голове бесконечно и коротко, циклично взрывалась граната, жгло место, откуда вырвали горло, — и длилось все это год или даже два.

Наверно, именно в эти обеденные часы кошмара мой организм на клеточном уровне принял решение никогда больше не прибегать к помощи бесплатной советской медицины, да и любой в принципе. Мозг в решении этого вопроса участия точно не принимал — он совершал мучительное возвращение из района половых органов назад, в опустевшую мозговую коробочку.

После обеда пришел мой новый друг из соседней палаты (в больницах обычно быстро сходятся) и принес половину огромной дыни. Я и в хорошие дни дыни-то не очень, а тогда особенно не хотелось. Сказать это я не сумел — я потом еще несколько дней ни говорить, ни проглотить толком ничего не мог, — но друг что-то такое прочел в моем лице и ретировался раньше, чем я снова начал колотить в стену.