Юлия Шифрина - Я — хорошая девочка

Соня продолжает говорить:

— Что, у нас дети не падали? Дети не вырастают без этого.

— Сравнили, — вмешивается в разговор с порога появившийся с бутылью вина муж Рони. Он подбивает тетю Цилю под руку, и из чугуна на пол плещется густая жидкость.

Тетя Циля в испуге отводит руку с чугуном и ставит его на стол. Но в то же мгновение Мотл, не глядя, наступает в лужу и, поскользнувшись, подлетает к краю стола, разбивает бутыль. Вишневое вино заливает брюки и складку-стрелочку. Брызги стекла разлетаются во все стороны.

Одну минуту тетя Циля и реб Мотл оторопело смотрят друг на друга. Реб Мотл хлопает глазами.

— Боже милостивый, — верещит тетя Циля. — Вы ума решились или с глузду съехали? Посмотрите, люди добрые, что он натворил, этот хозяин?

Она поворачивается в сторону, где стоит Соня. Но той уже нет. Тетя Циля смотрит на Мотла. Она перестает кричать и заливается смехом. Он очень смешной. С остановившимися глазами и открытым ртом.

Давясь от смеха, я продолжаю чистить картошку.

Проходит осень с обложными дождями, а я еще живу у хозяйки. Отмываю липкую грязь с полов и мою галоши. Темные дни настолько коротки, что я теряю им счет.

Я отпрашиваюсь к маме.

Оказывается, пока я отрабатывала эти три месяца, набежал новый долг за квартиру. Я молча начинаю натягивать свое старое зимнее пальто.

В плечах оно мне впору, но ноги стали такими длинными, что пальто превращается в коротенькую жакетку.

Надеваю чулки и галоши и вдруг, опомнившись, спрашиваю сдавленным голосом:

— Теперь что — навсегда?

Я не плачу, я сдерживаюсь.

Мама, совсем поседевшая в последнее время, жалостливо говорит:

— Что ты, дорогая моя, мизинчик! Там хоть еда есть! Нам никак…

Всегда она с едой. Каждый раз!

— Я не буду ничего кушать! Зачем мне еда? — кричу я и, зная, что нельзя ничего сделать, выхожу на улицу.

Падают мокрые хлопья снега. Я ловлю их носом, глазами, ртом, руками и успокаиваюсь.

У хозяйки меня ждет радость. Она подает мне новенькие черные ботинки с резиночками по бокам и ушком сзади.

— На, надень и ходи чистой возле Бореньки, — говорит она. — Никогда не цените свою добрую хозяйку. Вот еще платье возьми. — И она мне подает платье из синей сарпинки.

Радостно стучит сердце.

— Только в доме носи, — предупреждает она. — Боже сохрани запачкать или порвать. Закончишь работу, переоденься, сядь-посиди, отдохни.

Когда это я закончу работу? Ей никогда нет конца.

Идут дни. Уже нападало много снега. У меня щемит сердце, когда я вижу в окно ребят, которые возятся в снегу.

И вот хозяйка с Роней собираются на свадьбу к родственнице. Ушли они сразу после завтрака.　Сначала я с Дарьей собираю разбросанные в суете вещи. Затем надеваю подаренные хозяйкой башмаки, платье и верчусь возле тети Цили и Дарьюшки.

— Гарнесенько! — говорит умиленно Дарьюшка.

— А что? — осматривает меня тетя Циля. — Не хуже была бы хозяйкиных детей. Что значит одежда.

Мне неудержимо хочется на улицу, в снег. Я, как могу, уговариваю тетю Цилю отпустить меня в этих ботинках.

— Только чтоб хозяйка не знала. Надо вычистить вовремя.

И я выбегаю. Меня охватывает радостное чувство свободы, легкости. Сначала я забегаю к Таньке, затем мы мчимся на лед. Мои новые ботинки и платье вызывают завистливое восхищение всех ребят. Левко даже отдает мне единственный деревянный конек. Мы носимся поочередно на этом коньке, самодельных полозьях, мчимся на кружеле и неизвестно на чем. Обретенная свобода жжет меня и радует.

Давно уже подол нового платья мокр и порван в двух местах, носки ботинок ободраны льдом, — а меня не оставляет счастье. Спохватываюсь я, когда уже совсем темнеет. В окне уже горит лампа. Значит, все дома. Я стараюсь зайти с черного хода. Тихо-тихо. Но навстречу мне выбегает хозяйка. Сначала она оглядывает меня со всех сторон, затем кричит:

— Все, все отработаешь, не думай!

Когда я снимаю платье, она хлещет меня мокрым подолом по голове, лицу, пока тетя Циля не хватает ее за руки.

— Гляньте, она полоумная. Переводит хозяйское добро и еще смеется, — кричит хозяйка.

Я, конечно, не смеюсь. Но она не в силах погасить во мне радости сегодняшнего дня. Отстраняясь и закрываясь, я вижу облако снежной пыли, слышу смех ребят.

У меня болят зубы. Будто маленький червячок копошится. Потом кольнет. А то вдруг острая боль иголкой пронизывает зубы, ухо и голову.

— А-а-а! — кричу я ночью и бегаю по коморке, где я сплю с Дарьей. Я сжимаю голову руками, прячу ее под подушку.