Юлия Шифрина - Я — хорошая девочка

— Она плохо говорит по-русски. Уже два года, как вы его сами забрали.

Она спокойно заплетает косу.

— Антипов! Произвести обыск! Понятые! Никуда не выходить! — командует пристав.

В соседней комнате слышен грохот бросаемых вещей.

Злата успокаивает маму:

— Что вы так обмерли? Не надо пугаться. Пусть ищут, чтоб их так холера искала! И еще чахотка, и еще чесотка! Что они могут найти? Чтоб их, боже праведный, все несчастья нашли!

Мама мечется из угла в угол и не слушает Злату. Полицейские снова возвращаются в кухню. Заглядывают в печку, в бочку с водой. Подходят к узенькой двери чуланчика.

— Одну минутку! Господин пристав может запачкать такой красивый мундир. Там перья. Я уберу, — говорит мама и бросается в чуланчик.

Она выносит мешок с перьями и ставит угол. Медленно возвращается за другим.

Соня следит за каждым ее шагом.

Мама выносит большой матрац и на пороге, споткнувшись, опрокидывает развязанный мешок. В дверях чуланчика образовывается большое пушистое облако.

— Как ты неосторожна! — по-русски говорит Соня, опустив глаза.

— Безобразие! Курятник развели, — сердится пристав. — Антипов, осмотри чулан.

И, брезгливо отряхивая пушинки, отступает к выходной двери. Но веселые пушинки настигают его и там, густо покрывают плечи и грудь. Все его лицо стало махровым, и даже ресницы хлопают белыми сгустками.

— Что же делать, ваше благородие! — говорит Соня. — Надо чем-то жить. Большая семья.

Мама поспешно убирает перья маленькими пригоршнями. Перья не слушаются и от малейшего прикосновения весело упархивают.

— Дети, помогите, — говорит слабым голосом мама.

Мы бросаемся в ворох перьев. Уже ничего не видно. Сплошная снежная завеса. Антипов входит в эту завесу, чихает, ругается и выскакивает, спугнув пушистый сугроб. Смотреть на него невозможно. Нет солдатского мундира. Нет усов. Одно заиндевелое лицо с белыми пушинками на усах. Он старается сказать что-то, но пуховые снежинки весело рвутся в рот, и Антипов испуганно его захлопывает.

Без смеха невозможно видеть его выкаченные глаза. Я первая неудержимо смеюсь. Все, кроме мамы, покатываются со смеху.

Сквозь стиснутые зубы полицейский рявкает:

— Цыть! Кому сказано!.. Так что, ваше скородие, тут одни перья, — докладывает Антипов и чихает.

Давно уже ушли полицейские. Злата с мужем и Танька. Перестала дрожать мама.

Я, наверное, тоже очень испугалась, потому что, как только я легла на печку и начала засыпать, ко мне пришел такой же сон, как во время болезни.

Слышу сухой треск отдираемой доски. Затем веселый шепот Абрама:

— Ну, ты молодец, мамочка! Ты настоящий конспиратор.

Я хочу посмотреть на Абрама. Но веки не поднимаются. Сонин голос говорит:

— Горячая вода — помойся, весь в пуху.

Мама кому-то отвечает:

— Какой я молодец! От страха за тебя кости трещат.

И опять голос Абрама:

— У меня новый адрес. Уйду я. Ты за меня не бойся. Я буду среди своих.

— Дай-то бог. Берегись.

Утром я ни о чем не спрашиваю взрослых. Они высмеют мои сны. Я хожу по дому и осматриваю все углы.

— Что ты ищешь? — спрашивает Соня.

Взглянув на меня долгим взглядом, она кладет мне руку на голову.

— Ищешь вчерашний сон?

Вот какая! Знает, кому что снится!

— В этом месяце опять нечем заплатить за квартиру, — в который раз говорит мама, морщась, как от боли, и горестно кивая головой.

Соня снова пересчитывает деньги, полученные за шитье брюк.

— А сколько в эту неделю отец принесет?

— Столько колик в живот нашему приставу! О боже милосердный! Работы все меньше и меньше. Война.

— Днями нагрянет хозяйка. Ей уже, наверное, тошно, — говорит Соня.

И действительно появляется хозяйка. Высокая, грузная, в большой полосатой шали, надвинутой до самых глаз. Тяжело, со свистом дышит и угрюмо осматривает стены.

Мама волнуется, перекладывает вещи с места на место. Соня усаживается напротив хозяйки и степенно начинает:

— Вот что, тетя Хана, раньше чем через две недели не сможем отдать деньги за квартиру. Что за спешка? Столько лет живем. Отдадим.

— А мне что делать? Один не платит, другой запаздывает. За перья, что драли, я засчитала. Как только получать свое, так не дождешься!

— Перебиваемся с хлеба на редьку, — вступает в разговор мама и заискивающе добавляет: — Если б ваша добрая воля, дали б нам еще какую-нибудь работу. Перья, стирка, побелка, мешки таскать. Все, что есть. Мы можем делать все.