Юлия Шифрина - Я — хорошая девочка

Как-то под вечер, возвращаясь из школы, я, по обыкновению, катаюсь на реке. Но вдруг до меня доносится чей-то голос. Я прислушиваюсь и совсем ясно разбираю хриплый крик:

— Спасите, спасите…

Я пугаюсь и бегу к берегу.

— Девочка! Сюда! — доносится до меня.

Я вернулась, но на реке никого не разглядела. Снова крик. Теперь я вижу, что на льду раскачивается голова в платке.

— Скорей, скорей! — зовет меня голос.

Я подбегаю ближе и понимаю, что женщина провалилась. Цепляясь руками за лед, она пытается удержаться. Она повертывает ко мне голову, и я вижу темное, как бы слепое лицо.

— Скорей протяни что-нибудь. Не подходи близко… Ой, не удержусь!

Я срываю с себя платок. Не достает. Тогда я снимаю пальто, бросаю ей и тяну за воротник со всей силой… И в ту же минуту чувствую, что я скольжу к женщине. То ли от страха очутиться в ледяной воде, то ли оттого, что слышу треск разрывающегося пальто, я страшно кричу. Кричу и, упираясь ногами, падаю. Лежа на льду, продолжаю кричать даже тогда, когда вижу наклонившееся надо мной лицо женщины, которая выбралась из воды.

Дрожа от холода, я хватаю порванное пальто и бегу домой. Что-то вслед мне кричит женщина, но я не слушаю.

Мама испуганно ахает:

— Опять дралась с мальчишками! Что сделала с таким пальто! Растешь босячкой!

Я так трясусь, что меня укладывают на печку. Веки тяжелые, глаза слепит жар. Низко надо мной висит потолок. Тени разбегаются от лампы. Ее отблеск я вижу в крошечном окне.

— Горит как в огне. — Это обо мне.

А мне хорошо. Никто меня не ругает. Только мучает лекарственный запах. Все время чем-то вытирают. Дышать тяжело.

Мне чудятся сны. Как будто осторожный стук в окно. Звук открываемой двери. Шепот. Голос Абрама:

— Бежал, разбуди только Соню.

Всхлипывания мамы. Опять милый знакомый голос Абрама:

— Скоро вернусь совсем. Такие теперь дела.

В сознании застревает слово «бежал». И я бессознательно шепчу: «Бежал, бежал».

Тревожный голос мамы:

— Ты не спишь?

Но я снова в забытье. Просыпаюсь поздно. Луч зимнего солнца уже на стене. Силюсь вспомнить ночные видения:

— Мама, ночью кто-нибудь приходил?

Мама устало отвечает:

— Нет, доченька! Это тебе опять что-нибудь привиделось в жару.

Но вот открывается дверь, и в клубах пара кто-то входит с улицы. Я ее сразу узнаю, тонувшую женщину. И пугаюсь. Сейчас она расскажет, почему было порвано пальто. Сердце бьется.

Я прыгаю с печки и ищу, куда бы спрятаться. Но что это? Уже женщина ушла, а мама веселая, довольная. Она целует меня. И я тоже рада. Опасность миновала. Можно спокойно лезть на печку.

…Мы теперь все вечера дерем перья. Как-то мама принесла два матраца, набитых перьями, от Ханы — квартирной хозяйки. Как только закончим, принесет еще. Мама говорит:

— Хоть немного заработать. Нельзя никак прокормиться.

Мы садимся за длинный стол. Возле каждого кучка перьев. Но возле Рейзл еще бумажка, где записана песня. Рейзл вплела в длинные черные волосы красную ленточку и про это уже поет:

Ей хорошо. Все время попадаются мягкие перья, и ей легко драть. А у меня всегда плохие перья. Крылья и хвосты.

Все равно я люблю эти длинные зимние вечера за большим столом. Руки быстро мелькают. По комнате носятся легкие, как снег, пушинки и щекотно садятся на лицо. Рейзл поет. Броха что-то рассказывает Буне.

— Угомонитесь, пусть будет тихо. Работы от вас еще не видно, а шуму, а шуму… — ворчит мама.

Кто-то возится в сенях. Все головы — к двери. На пороге Танька — дочка кузнеца Тимохи. В большом отцовском полушубке. Она прерывисто кричит:

— Ой, тетя Бейля!..

— Что случилось?

Танька шепотом что-то говорит маме. К ним подбегает Соня. Лицо у Таньки напуганное, тревожное. Мама зачем-то хватает один большой матрац с перьями и несет в чуланчик. Затем мама, Соня и Танька садятся к столу. Лицо у мамы мертвеет и руки дрожат. Они дерут перья и не сводят глаз с двери. Что они там увидели?

В сенях раздается стук, и в широко открытые двери вклинивается коренастая низенькая фигура пристава в серой шинели. За ним входит полицейский. Последними появляются испуганные соседка Злата и ее муж Самуил.

Маленькие заплывшие глазки пристава шарят по комнате и останавливаются на землистом лице матери:

— Старуха, где твой сын Абрам?

Мама силится ответить, но губы и подбородок дрожат. Слова не получаются. Ей на помощь приходит Соня: