Юлия Шифрина - Я — хорошая девочка

Мне жаль Двойру. У меня сжимается сердце. Я не могу смотреть, как она трепещет, поверженная на землю страшной бедой.

Женщины тихо плачут. Мужчины тяжело молчат.

Тогда кузнец обнажает свою черную кудлатую голову, посыпанную редкой сединой, как солью. Он будто постарел на глазах.

С перевернутой шапкой он подходит к каждому и вполголоса говорит:

— Дайте для больных детей Двойры. Меньше останется цадику. То ли он поможет, то ли нет, а тут еще можно помочь…

Мама тоже развязывает платочек.

Пейся — лавочница — долго роется в кармане и, оттопырив его пальцами, вытягивает две копейки. Кузнец и две копейки берет. Он идет дальше и шепотом, чтоб не услышала Двойра, обращается к другим.

Отдать деньги поручают маме.

— Идемте, Двойра, я вас провожу. Мне еще не скоро.

Возле нас останавливается Голда — тряпичница. Муж ее ездит на возке и кричит: «Меняю, меняю!» В сундучке у него много красивых бус, зеркал, пуговиц. Он их дает за тряпки. А сын у Голды на войне стал унтер-офицером. Единственный случай в еврейской семье нашего города. И поэтому Голда важничает. Говорит она, поджав губы:

— У каждого — свое. Война! Нет писем от Береле. Он — не то что простой солдат. Унтер-офицер.

— На войне никому не сладко, — говорит для поддержания разговора мама.

— Вам таки лучше, Бейля. Ваш все же не на войне.

— Моим врагам такого лучше.

— Сравнили, — сердится Голда. — Береле четыре раза ранен. Имеет Георгия, унтер-офицер. Воюет, командует… Но мне все это — тьфу! Лишь бы живой вернулся. А у вас что? Извините, Бейля, не в обиду будь сказано, но это даже сравнить нельзя.

Мама почему-то не обижается. Она с превосходством смотрит на Голду и ласково соглашается:

— Это верно. Сравнить нельзя. — И отходит от нее.

Ждут выхода Фроима. Всем интересно, что у богача. Почему он так долго у цадика?

Наконец Фроим появляется. В черном шелковом картузе он важно спускается с крыльца.

— Какой болячки ему не хватает? — спрашивает кузнец у служки.

— Сон приснился — пришел растолковать.

— Я так и знал. У богачей нет грехов: они всегда от бога откупятся.

Подходит наша очередь идти к цадику.

По узкой мягкой, как вата, дорожке мы входим в полуосвещенную комнату. Высокий старик с седой бородой в шелковом халате сидит над большой толстой книгой и что-то бормочет.

Он поднимается и знаком подзывает к себе маму. Она робко делает несколько шагов. Цадик с неожиданностью, от которой я вздрагиваю, вскидывает руки над головой мамы и кричит глухим, хриплым голосом:

— У тебя много детей, одиннадцать!

— Правда, ребе, правда, — шепчет мама.

— Я вижу твой дом: два окошка на восток, два на запад.

Мать утвердительно кивает головой. Я смотрю цадику в лицо: «Где же это он видит наш дом?»

Его неподвижный взгляд направлен на разрисованный потолок. Цадик, не опуская рук и раскачиваясь всем телом, выкрикивает молитву дребезжащим голосом. Будто удары по железному листу. Верно, тяжело держать руки так долго. Надо попробовать. Я поднимаю руки и пытаюсь также раскачиваться. Мама больно дергает меня за волосы. Я останавливаюсь, но рук не опускаю. Цадик с обезьяньей быстротой оборачивается к маме.

— Правильно дочку замуж отдала. Как бог велит. А другие дети…

Снова воздев руки к небу, он что-то быстро кричит. У меня ползут мурашки по телу. Долго говорит цадик с богом. Наконец, с воплем он тяжело плюхается на стул. Спустя немного, он поднимается и снова трясет руками над головой матери:

— Гремят кандалы на ногах твоего сына. Он против бога и царя. Крамольника поразил гнев божий и месть его! Пусть несет заслуженную кару!

Волнами ходит шелковый халат, и ходуном ходит борода цадика.

Мама решительно надвигает платок на лоб и направляется к двери.

Цадик еще что-то визжит маме вслед. Но на самой высокой ноте я прерываю его:

— А лимон надо откусывать?

Дома Соня успокаивает маму:

— Ничего он не знает, неужели ты не поняла? Ему о каждом служка рассказывает до того, как ты входишь. Жаль, что деньги ему носите.

Мама спохватывается:

— Я забыла ему деньги отдать.

Видно, что ей это досадно. Затем она рассказывает о лимоне.

Все смеются.

У нас есть маленькие щенки. Такие пузатенькие собачьи дети. Я и Гися держим под крыльцом пару щенков. Один — рыженький с белым пятнышком на голове, а другой — сплошь черненький. Одного мы называет Рыжиком, а другого Чернышом.

Рыжик все время жалобно визжит. Не потому, что он голодный. Полное блюдце супа вылакает и все равно плачет. У Рыжика болит животик. А как его лечить, когда под крыльцом темно? Даже не видно, кто плачет — Рыжик или Черныш.