Юлия Шифрина - Я — хорошая девочка

— Не потому. Рива — богачка и на нас, знаешь, как смотрит?

Но я все-таки иду. Вот каменный дом. В открытую калитку я вижу двор, обсаженный деревьями и нарядную, как кружево, террасу. Я заранее улыбаюсь во весь рот. Сейчас меня увидит Лея и скажет: «А, гостья!..»

Я вхожу во двор.

— Я так и знала, что теперь житья не будет от этих голодранцев, — встречает меня резкий голос мадам Гордон. — А ну, марш отсюда!

И я очутилась на улице. Лея догоняет:

— Что тебе? Зачем ты пришла? Возьми маковку.

— Подавись ты своей маковкой, — на всю улицу кричу я с громким плачем.

Дома меня ни о чем не спрашивают. Меня не замечают. Все заняты крупным разговором. Слышится голос отца:

— Для меня ясно, его надо в гимназию. С такой головой бросать учение!

Я понимаю, что он говорит о брате Хаиме. Мне интересно, и я с любопытством придвигаюсь к разговаривающим.

Соня отвечает что-то несуразное:

— Он может провалиться на экзамене. Сильно хромает по грамматике.

Что она говорит? Никогда не видела, чтоб Хаим хромал!

— Как это хромает? — не верит папа тоже. — А ну, где он? Хаим, Хаим!

Хаим появляется худой, взъерошенный. Он пружинисто подходит к отцу. Я внимательно слежу за каждым его шагом. Какая-то чепуха! Сейчас Соня сама увидит. Но она даже не смотрит.

Разговаривает Хаим ломким баском на чистом русском языке.

— А-а, это ерунда! У меня всегда неприятности с твердым и мягким знаками. Поэтому тройка. Но дело не в этом…

Отец перебивает его:

— Тебе что, не все равно? Поставь мягко, где они хотят, к чему это упрямство?

Хаим улыбается.

— Ты не понимаешь, папа. Если я даже выдержу экзамен, то могу не попасть. Процентная норма!

Отец смотрит на маму.

— Слыхала? Что значит проценты? Для чего они, к чему они и кто их боится? Пойдем вечером к господину Иоффе. Такой богач поможет. Когда я у них работал, меня кормили так, что я чуть не лопнул.

— Он же еврей, — робко возражает мама. — Так чем он может помочь?

— Но ведь такой богач. Столько мельниц, табачная фабрика, магазин. Он дает деньги на гимназию, и все у него в кулаке. Деревянко ходит к нему в гости, как к тебе Злата.

— У него дети говорят не по-нашему. Захочет ли он еще с тобой говорить?

— Что ты такое выдумываешь? Знаешь хорошо, что кантор в период новолуния провозглашает в синагоге: «Все евреи — братья». Небось господин Иоффе тоже знает об этом. И он со мной всегда разговаривает по-дружески.

Мама радостно соглашается:

— Дай-то бог! Пусть хоть одному легче живется.

Мы идем к господину Иоффе. Конечно, меня бы не взяли на такое важное свидание, но упросила мама:

— Пусть пройдется. Ее и так обидели сегодня.

И вот я иду с отцом и Хаимом к господину Иоффе. К тому, у которого мельницы, табачные фабрики и магазины.

Впереди отец. Он идет согнувшись, рукой придерживает концы поднятого воротника. Осенний промозглый вечер. Под ногами палые листья с грустным запахом.

Я вспоминаю, что знаю резную ограду, где живет этот господин. Порывистый ветер старается меня раздеть. Я жмусь к Хаиму. Подходим к ажурной ограде. Из освещенных окон слышится музыка. Совсем не такая, как из голубой трубы граммофона. Эта музыка — из отдельных звучных капель: кап… кап… кап… Капли то тихо позванивают, то протяжно поют. У парадного крыльца множество экипажей.

— Экипаж Деревянко, я так и знал, — говорит отец.

Как только входим в ограду, у отца исчезает легкость, с которой он шел.

Отец стучится у входа. Долго что-то объясняет швейцару. Его впускают в переднюю. Дверь за ним закрывается.

Я оставляю Хаима и взбираюсь на какой-то выступ в стене. С острым любопытством заглядываю в окно. За стеклом бурлит светлый радостный мир.

Барышня в белом сидит возле большого светло-коричневого ящика, ее пальцы летают по белым и черным косточкам. Как это просто и как чудесно. Откуда она знает, по каким косточкам летать?

Все в ярких, красивых платьях, и все кружатся, обнявшись. Тут и военные. Я смотрю на бархат, сверкающие украшения, слышу музыку, смех. Мне кажется, что в том мире за окном — чудесные добрые люди, круглый год им тепло и весело. Там нет зла, нет болезней, нет смертей. Я возвращаюсь к дверям.

Хаим прижался к щели в двери и шепчет:

— Папа, пойдем. В другой раз. Сейчас не время. — Он почему-то дрожит.

Потом, неожиданно для меня, он открывает дверь и входит в дом. И я вижу ярко освещенную комнату с цветными стенами. Сколько зеркал! И шелк висит с самого верха!

Отец стоит спиной близко к дверям. Меня удивляет его согбенная спина и совершенно белая голова. Кепка у него в руках. Против него стоит красивый господин с белоснежной грудью. У него странные очки. Только на одном глазу.