Юлия Шифрина - Я — хорошая девочка

— Как все? — ошеломленно спрашивает мама.

— А так… Тут мне уже понаносили для этих сапог… Хватит.

— Кто?

— Люди, кто ж…

— Какие люди? — допытывается мама.

— Я знаю? — пожимает плечами хмурый Яков. — Приходят, пытают: «Тут для Абрама шьют сапоги?» Ну, говорю, тут…

Мама несколько секунд смотрит на Якова, силясь что-то осмыслить. Ее большие глаза блестят от выступивших в них слез.

Она делает над собой усилие и дрогнувшим голосом спрашивает:

— А за работу сколько ж? Так мы до сих пор и не знаем!

— Ладно… — еще суровее ворчит Яков. — Какие у вас деньги?

Только на улице слезы мамы прорываются горючим потоком. Обо мне она забыла. Я обгоняю маму, и лицо ее меня поражает: оно какое-то новое, посвежевшее — будто эти слезы смыли все ее страдания.

В последние дни с мамой происходит что-то непонятное… Похоже, будто вместе с горем ее наполняет еще и какая-то радость, и эта радость поднимает поникшую мамину голову, придает маме силу и уверенность, каких никогда не знала она раньше.

Мама начинает спокойно смотреть всем в глаза, свободно разговаривать даже с отцом. Куда-то исчезают ее обычная робость и угодливость…

Деньги на неделю, что приносит отец в пятницу, мама, не считая, молча сует в ящик. Отец пораженно смотрит на нее. Но сегодня этот взгляд никого не давит.

— Тебе, может, деньги не нужны? Или Абрам прислал со своих заработков?

— Денег он как раз не прислал, — смело отвечает мама. — Но что тебе, Янкель, сказать? У нашего Абрама столько друзей! А это больше, чем деньги. Дай им, господи, долгих лет! Все как родственники! Каждый хочет чем-нибудь помочь.

Отец задумчиво хмурится, молчит. Мать, заметив, что он слушает, продолжает:

— Ты посмотри, что делается. Встречаю сегодня Кирилла. Он такой же горемыка, как мы с тобой. И что, ты думаешь, он мне говорит? «Твоим сыном гордиться надо… Гордись, — говорит, — мать, Абрамом!» Сколько, по-твоему, Янкеле, стоят такие бриллиантовые слова?

И вот впервые я вижу, что отец не возражает матери, не ругается, а что-то смущенно бормочет.

То ли от слов, что сказала мама про любимого Абрама, то ли оттого, что не надо больше прятаться в корзину от отца, а может быть, и потому, что я впервые вижу мирный разговор родителей, меня охватывает непонятный восторг.

Мама стала совсем какая-то другая. Она несет в себе что-то праздничное…

Приходит время ехать для встречи этапа. В день отъезда всех поражает появление соседки Златы. Давненько она к нам не хаживала.

Злата приносит кошелку к маме на кухню.

— Вот вам, Бейля, пирожки для Абрама.

— Не надо, что мы, нищие? — спокойно отказывается мама.

— Разве у меня детей нет? Или мы двадцать лет не живем по соседству? Слава богу, знаем друг друга. И не убивайтесь так. Бог даст, вернется.

Худенькая фигура мамы тонет в мощных объятиях Златы.

Осталось несколько часов до отъезда. Я прошусь, чтоб мама взяла меня с собой. Как отпустить маму одну в такую нелегкую поездку? Я знаю, что будет так, как скажет Соня. И я пристаю к ней, чтоб уговорила маму.

— Пусть, правда, поедет, — говорит Соня. — И билета не надо, и Абрам будет рад.

И я еду! Еду на этап! Кто из сестер может сравниться со мной?

Сижу тихо. Что-нибудь нечаянно натворишь — и вернут назад.

Мы едем с мамой в поезде. В вагоне мне улыбается Оксана. Улыбается и сует сладкий рогалик в руку. Мы не одни. Много взрослых и детей едет с нами. Маленькая, белобрысая Танька, дочка кузнеца Тимохи, говорит: «Едем прощаться с батей…»

Все едут скучные, разговаривают меж собой вполголоса. Как можно быть скучными в таком прекрасном поезде! Такое катание! Теперь понятно, почему мне Соня сказала: «Я тебе завидую!» Еще бы!

В полдень мы вылезаем из вагона и с сумками, узлами, мешками подходим к перрону, откуда должен отправляться этап.

Ждем долго. Я почему-то утрачиваю радость, и сердце мое наполняется тоской.

Вот показался конвой, идущий впереди арестантов. Все испуганно спешат им навстречу.

Раздается злой окрик конвоира:

— Разойдись, разойдись!.. Не полагается!..

Идут арестанты. Одинаковые, оборванные, заросшие. Из-за пыли, поднимаемой ногами, ничего нельзя разглядеть. Мама болезненно охает и беспомощно цепляется за рукав Оксаны. Другая ее рука, за которую держусь я, дрожит.

— Оксаночка! — шепчет мама. — Я же не узнаю Абрамчика, и они пройдут.

Оксана, зорко вглядываясь в ряды арестантов, успокаивает маму.

Она поднимает меня над толпой. Я вижу серые, такие противные шапочки. И слышу непонятный звон. Что это звенит?..