Юлия Шифрина - Я — хорошая девочка

Мама старается защитить отца:

— Вы умненькие, сидите тихонько, пусть он отдохнет, поест. Целую неделю не разгибает спины. Не вертитесь под ногами.

Старшие уже дают на жизнь. Они не боятся отца, им хорошо… Мама суетится на кухне. Она выкраивает крохи «справить субботу».

При стуке щеколды все вздрагивают. Я — так совсем трясусь. В коридоре что-то громыхает. Мама на кухне и не показывается. И только когда отец, повесив пиджак, начинает ворчать: «Некому из-под ног ведро убрать!», мама, сияя, выходит ему навстречу и приветливо, напевно говорит:

— Дети, папа пришел. Ну, как ты, Янечка? Опять не подвезли? Болезни моих детей на их голову!

Мама несет полотенце, стаскивает с отца через голову рубашку и говорит, говорит, чтоб только отвлечь отца от его постоянного раздражения.

Отец усаживается за стол. Он вынимает получку и что-то рассчитывает. То прибавит к маленькой пачке кредиток рубль, то спрячет. Опять пересчитает деньги и снова прибавит рубль. Мама как будто ничего не замечает. Она вынимает из печи еду.

— А дети, благодарение богу, ангелы, их не слышно и не видно…

Деньги определены, и отец протягивает их матери.

Той вроде некогда. Она небрежно показывает: «Положи на стол». Затем пересчитывает и так же ласково обращается к отцу:

— Янечка, побойся бога, еще меньше дал, чем в прошлую неделю. Я и так задолжала за хлеб…

Тут отец взрывается:

— Меньше бы со своим кодлом жрали! Скоро меня сожрете. Нет больше!

И я вижу, как с лица матери сходит отблеск приветливости и глаза ее цепенеют. Но, боясь, чтобы дети не догадались, что уже «началось», как можно тише и спокойнее говорит:

— Подумай, что я должна делать? Это же ужас! Не хватает, хоть ляжь да умри.

— А ты поменьше им пундиков-шмундиков, барыня-сударыня, кушайте варенье!

— Нашим врагам такого варенья, таких пундиков! Голые, босые. Одни валенки на троих.

— Поменьше плоди!

— Ты себе, Янкеле, отдай отчет, что ты такое говоришь? О родных детях, да еще о таких детях. Пройди весь свет…

Но отец не слушает. Он надевает бело-черный полосатый талес и собирается в синагогу. Мать бросается ему помогать. Она подает ему черные ботинки с резиночками.

Как только за ним закрывается дверь, по всему нашему флигельку проходит вздох облегчения.

Изо всех щелей показываются черные, лохматые головы и русые косички. Белозубые улыбки и веселый говор. Взрослые хохочут. Я взбираюсь на табурет, обнимаю застывшую в думах мать и плачу. Почему я плачу, откуда я знаю?

Единственный человек, который рассказывает нам, младшим девочкам, сказки, — это Абрам. Он превращает мою серенькую жизнь мышки в трепетную, лучезарную сказку. Он так много знает! И я поочередно превращаюсь то в Красную Шапочку, то в Золушку, то в Королевну-Лягушку. Я плачу во весь голос от их поражений и расцветаю от успехов.

Обычно он рассказывает в субботу. Впереди воскресенье, и он никуда не торопится.

Но вот однажды в субботу он не приходит домой. Не приходит мои любимый сказочник. И я шныряю у взрослых под ногами, заглядываю в их почему-то испуганные, тоскующие глаза.

Мама собирается куда-то идти. Что-нибудь случилось? С ней — Соня.

Все молчат. Отец поднимает глаза от молитвенника:

— Куда вы на ночь глядя?

Соня смотрит на маму.

— Ой… Янечка, такое дело: заказ не сдали. Брюки Реб-Айзика. А он утром едет в Конотоп…

Они уходят. Не собираются на гулянье Лея с Геней, и все потому, что не пришел с работы Абрам, с завода, который ночами горит ярким заревом над нашим городком. Наверно, что-то все-таки случилось…

Абрама нет и на другой день. И вот в затихшей, как бы необитаемой квартире шепотом произносится зловещее «забрали»…

Надо, чтоб отец не знал. Надо, чтоб соседка Злата не слышала. И я, видя, как мама на кухне ломает руки, представляю себе все темные силы из страшных сказок Абрама. Они унесли его, и теперь я пойду освобождать. Но взрослые не обращают внимания на благородные порывы моей души и прогоняют меня.

Обед готовит Соня. Она успокаивает маму:

— Ведь не украл он и не убил, его забрали за правду.

Мама с безнадежностью слушает ее. В мое сердце закрадывается страх…

Прибегает соседка Злата. Ее мощная фигура ходит ходуном. Она трясет перед мамой руками:

— Ну, кто прав? Доигрался! Где это слыхано, чтоб дети евреев шли против царя? Моя дочечка таки себе дома, а вы будете локти грызть!

Мама не смотрит на Злату. Она вся ушла в свою тревогу. Соня решительно выводит соседку. Та, оглядываясь, еще что-то возмущенно кричит. Мы все толпимся вокруг мамы. Она точно нас не видит. Но вот она обводит всех нас скорбным взглядом и озабоченно говорит: