Юлия Шифрина - Я — хорошая девочка

— Сонечка, сходи к сапожнику Якову Хромому. Может, возьмется починить Абрашины сапоги. Боже, ведь он ушел совсем босой.

Потом она замечает нас:

— Почему вы, дети, не занимаетесь своими делами? А ты, Фейгеле, почему не в школе? А ну, марш!

Мы смотрим на желто-пепельное лицо матери, в глаза, в которых много боли, и успокаиваемся от ее обыденных слов, сказанных твердым голосом.

— Дети, вы никого не слушайте. Абрамчик — не вор, не убийца, а, слава богу, только за правду страдает, — повторяет мама Сонины слова.

В доме не убирают. Даже в пятницу, в ожидании отца, дом остается мертвым. Только Лея мурлычет песню. У нее наклевывается жених, и даже богатый. Ей весело.

— Да замолчи ты, распелась… — шипит Соня.

Но Лея кричит:

— Вот еще новости! Теперь всем в гроб ложиться? Связался с запрещенными книжками, я, что ли, виновата? — Ее полное лицо пламенеет.

— Слышишь, прекрати немедленно! — с суровым осуждением говорит Соня.

И снова тихо так, что на всю квартиру слышно тиканье ходиков.

Еще не зажгли свечей, как появляется отец. Едва открыв двери, он обрушивается на мать:

— Хорошенькие дела делает твой сын! Вот что значит твое воспитание! В тюрьму угодил!

Он идет в кухню. Трепещущая мать кружится возле него.

— Теперь и я работы себе не найду. Мне сегодня пан Деревянко говорит: «Ты, Янкель, человек как человек, а вот сын у тебя — с забастовщиками. Как же ты допустил?» Каково мне?

Я вижу, как дрожат мамины руки.

Потом в наш дом приходят непонятные, но страшные слова: суд, этап.

Родные одного подсудимого ездили куда-то и узнали, что скоро арестованных будут отправлять по этапу.

Этап… Это слово ворвалось в жизнь нашего городка и творит непонятное. Где бы ни встретились люди, стоят и шепчутся. Шепчутся и оглядываются.

Мама смотрит более тревожными глазами, чем: всегда. Часто неподвижно застывает на месте. Уловив взгляд Сони, поспешно за что-нибудь принимается:

— Это я так, ничего…

Целый день шелестит слово «этап». Носятся куда-то старшие, шумят меньшие. Мама в сотый раз говорит о том, что Абрамчик совсем босой.

Оказалось, что сапоги починить нельзя, и маму это угнетает больше всего.

Но вот у нас в доме появляется молодая, розовощекая женщина в белом цветастом платке.

Мама встречает ее недоуменно.

— Вы Бейля Давыдовна Циммерман?

— Да…

— Вы мать Абраши?

— Да. А вы знаете его?

В маминых глазах тревога и смятение.

Молодая женщина обнимает маму и крепко прижимается к ней. И так, обнявшись, они стоят: одна — цветущая, молодая, с выбившейся прядью пепельных волос, другая — костлявая, исхудалая, с невыплаканным горем в огромных глазах.

— Я Оксана Фирсова, мой муж вместе с Абрамом. Записочку передал, просил вас навестить.

Она уходит с мамой в кухню. Я проскальзываю за ними. Оксана Фирсова вынимает из кошелки сказочные вещи: горшочек сметаны, сахар, конфеты. Маме она протягивает бумажный рубль.

Я смотрю на маму. От волнения она кажется моложе, на исхудалых щеках выступил румянец. Но от денег мама отказывается..

— Что вы, Бейля Давыдовна, это же товарищи прислали. Возьмите, пригодятся. Ведь вы же пойдете со мной встречать этап? Их будут вести через Дебальцево.

Все мы уже в кухне. Оксана всем улыбается, узнает: «Абраша про всех рассказывал…»

Она сбрасывает платок. Большая коса обвита венком вокруг головы.

«Это добрая волшебница», — думаю я, глядя, как все веселеют. И когда уже можно будет кушать эти вкусные вещи?

Долго после захода Оксаны Фирсовой мать сидит и чему-то улыбается, пока не замечает, что мы со всех сторон глядим жадными глазами на кухонный стол.

Ну, конечно, она поедет встретиться с Абрашей. Разве она не мать?

Главная советчица Соня, настаивает, чтоб для Абрама заказали новые сапоги. Мама все еще не решила:

— Хорошо бы, но денег мало. Еще и белье нужно…

Они решают попросить у отца, а потом идти на переговоры к Якову Хромому. Сестры готовы защищать маму.

Прихода отца дожидается весь дом.

— Янкеле, — обращается мама к отцу после обеда, — все поедут встречать этап. Надо бы сапоги Абраму передать… Когда-то бог приведет свидеться… Наш сын, первенец…

Ее слезящиеся глаза с мольбой ищут отцовского взгляда.

— Посмотри, какие у него сапоги. Даже Яков чинить не взялся.

Она вытаскивает из-под кровати Абрамовы сапоги — стоптанные, в десятках заплат. Подметки отстали, щетинятся ржавыми гвоздями — точно голодные звериные пасти.