Юлия Шифрина - Я — хорошая девочка

Рядом с нами — Нехама, высохшая, невысокая женщина в темном, надвинутом на глаза платке. Нехама говорит, не поднимая припухших век. Она как бы смотрит на кончик носа.

— А что я могу сделать? Такой цветок, моя Сорела, полюбила гоя [2] Гой — иноверец. ! Что скажет цадик? Только бог может отвести мою беду.

В разговор ввязывается Злата.

— Что значит цадик! Вы сами повинны, что такое допустили. Если б моя дочь подружила с гоем, сама не знаю, что бы я сделала!

Нехама поднимает глаза и говорит тихим усталым голосом.

— Теперешние дети… Спросите у Бейли, слушают они нас? Если ее сын захотел на каторгу, так могла она его удержать? Говорят, он такое говорил на суде, как будто он сам судья. Такие теперь дети… — Она опять опускает веки и горестно причитает: — Сореле, ой, что ты натворила, Сореле!

Мама молчит.

Кузнец Меер, плечистый, с заросшим до самых глаз лицом, вышел от цадика. Его сразу же обступают.

— И смех, и горе, — рассказывает кузнец. — Перековал лошадь в субботу. Как мог оставить бедную тварь без помощи? Засеклась на задние ноги. Цадик велел пожертвовать на синагогу три рубля. Подумать — три рубля. Я ему говорю: перековать — грех, а видеть беду лошади — не грех? И что, вы думаете, он мне отвечает? Ты, говорит, темный человек. Если б ты учил святые книги, то знал бы, что надо было от кузницы к дому поставить два столба с проволочной перекладиной. Иди, знай. А теперь три рубля.

В это время к Нехаме подходит богач Фроим. Его черная бородка на полном выбритом лице как бы приклеена.

— Мало вашей дочке еврейских парней? Ей нужен гой!

У Нехамы начинает мелко дрожать подбородок.

— Так что, что гой? — вмешивается кузнец. — Люди любят друг друга! Что вы лезете, что вы понимаете в любви? Если они жить не могут друг без друга.

— Не могут — пусть не живут, такой позор!

Я замечаю, как мама порывается что-то сказать. Зажгутся глаза, шевельнутся губы, но она молчит.

Наконец я слышу ее взволнованный голос.

— Реб Фроим, чтоб я так жила, вы не правы. На Нехаму не надо кричать.

Фроим узкими щелочками глаз презрительно взглядывает на маму и отворачивается. Злата вскипает.

— Вы хотите, Бейля, чтоб реб Фроим с нами разговаривал? Он — настоящий хозяин. А мы кто? Голытьба!

Но Фроим вдруг яростно кричит:

— Вы святое имя Иеговы забыли и дохнете в нищете!

Его лицо пламенеет. Изо рта брызжет слюна. Нас окружает толпа. Мама, не глядя на Фрейма, выпрямляется и говорит, обращаясь ко всем:

— Люди добрые! Что значит гои? Что вы знаете обо всем этом? Я тоже так думала… А теперь… Столько счастливых лет моим детям, сколько я видела среди них хороших людей.

И задумчиво, как будто сама с собой, она продолжает:

— Когда мне было плохо, не реб Фроим помог, а простые гои. И вот что я вам еще скажу: чем человек беднее, тем он больше старается помочь…

Мама еще не закончила самой длинной в своей жизни речи, как ее снова перебивает Фроим:

— Слышите, что она говорит? Когда ей было плохо. А теперь ей уже хорошо! Вырастила такого сына, что недостойна еврейкой быть. Он всех евреев опозорил.

— Не трогайте моего сына!

И мамино лицо от гнева покрывается пятнами. Я чувствую — быть большой ссоре. Но в это время скрипит дверь и появляется полная сияющая женщина в цветном шарфе на голове.

Это Ентеле. Она увлекает женщин в сторону.

— Вот это цадик! У меня как гора с плеч.

И, понизив голос, с таинственностью в лице рассказывает:

— Простое дело. Велел купить освещенный лимон и откусить верхушку. И будет ребенок. Ну, надо было так мучиться столько лет, я вас спрашиваю?

Я слушаю и завидую Ентеле. Как, должно быть, это приятно и вкусно! К нам в осенние праздники приносили из синагоги «пальмовую» ветвь с лимоном. Это золотое душистое чудо из райского сада! И долго после того в комнате плыл лесной аромат.

Слышится женский вопль.

От цадика выходит многодетная красильщица Двойра. Воздев руки к небу, она рыдает и падает на колени. Ее никто ни о чем не спрашивает. Все знают, что у нее умирает сын от чахотки и недавно заболела дочь. Обессиленная Двойра постепенно затихает и тяжело всхлипывает, как ребенок.

— Цадик велел сыну менять имя, чтоб его не узнал ангел смерти, — произносит она еле слышным голосом. — А доктор говорит, что у нас в комнате пахнет кислотой и краской. Детям нечем дышать. Теперь Роза заболела. Цадик говорит: «Так богу угодно». Зачем ему болезнь моей дочери? Он же бог, а не злодей. У девочки золотое сердце. Ицхок мучается, что все его сторонятся: кому болеть хочется? Так что вы думаете? Роза ела с ним из одной тарелки…