Лариса Исарова - Война с аксиомой 

— Свинья!

Это, конечно, Дробот.

— Индивидуалист! — уточнил Валерка Пузиков.

— Он просто решил поступить на физический факультет. И все забыли, что еще в пятнадцать лет он нашел новый способ расщепления атомного ядра (правда, не экономичный), что с ним переписываются академики, что его статьи напечатаны в научных журналах.

Оленев говорил монотонно, не повышая голоса, но слушали его с интересом. Никто не поглядывал выразительно на часы и на дверь.

— Так как должен поступить этот парень? Поехать на целину или стать ученым?

Только в этой фразе проявилась сдержанная страстность Оленева. Растаяла его невозмутимость, несвойственная возрасту.

— Ну, сказал!..

— Это он о себе!

— Так это уже не сложная натура, это простой гений!

— Конечно, с такими надо полегче на поворотах!

Оленев разжег шум и сел. И Таня послала ему воздушный поцелуй. А потом из школы они вышли втроем. Андрей, Оленев и Таня.

К моему удивлению, мать Оленева не возражала против их дружбы. Даже одобрила:

— Девочка из хорошей семьи!

А про Андрея сказала суше:

— И этот, поэтик, мил! Правда, среда у них богемная, но интеллигентная…

В результате Таня Степанова легко перенесла головомойку у Марии Семеновны. И не жалела о своем послании в газету.

Еще бы — сам Оленев за нее заступился! Посочувствовал. Не высмеял.

Но я не верила, что у них дружба надолго. Таня не умела быть благодарным человеком. Она могла все хорошее зачеркнуть из-за малейшей провинности: она так равнодушно, так холодно относилась к людям.

Правда, Оленевым она восхищалась. Открыто. В лицо. И она и Андрей.

И меня злило, что Оленев спокойно принимает их поклонение.

Утром я уговорила Оленева пойти в школу, обещая за это время все обдумать, а потом спросила Аллу:

— Ты его всерьез любишь?

— Ой, а вы не верите? Да я ради него хоть сейчас в няньки пойду!

— Причешись! — сказала я ей и, пока она добросовестно дергала свои спутанные волосы, добавила: — Если бы ты любила, ты бы о его будущем подумала! Ему учиться надо, у него такие способности к математике, как ни у кого в школе, а ты его на целину тащишь…

Она застыла, сведя брови.

— В конце концов вы можете дружить несколько лет, но за это время он кончит школу, поступит в университет…

— Значит, вы тоже считаете, что я ему не пара?

В голосе ее уже не было детскости, да и взгляд поражал взрослым, даже трагичным выражением. И я почувствовала, что у этой девушки неплохая интуиция. Конечно, ему нужна не такая. Конечно, ему потом с ней станет скучно. И очень быстро. Конечно, их потянуло друг к другу от душевного одиночества. Но имею ли я право вмешиваться? Грубо, безжалостно!

— Я не говорю, что ты не пара. Просто мне кажется, что спешить вам не надо…

Она вздохнула, причесалась гладко, заплела волосы в одну толстую короткую косичку и сказала тихонько:

— Ведь такого я больше никогда не встречу. А с ним так интересно, каждую минуту… Чего он только не знает!

Ее пушистая, аккуратно причесанная головка была даже миловидна, но лицо омрачило выражение тоски и горечи, недетской горечи. И мне стало больно. Но что, что я могла сделать?

— Ну, прощайте, — сказала Алла чинно. — Спасибо за гостеприимство.

— Ты заходи, и одна и с Таликом.

Но она покачала головой, ничего не ответив, и губы ее жалко дернулись, точно она собиралась заплакать.

— А с мамой его я попробую уладить. Она позволит вам дружить…

Алла явно старалась засмеяться или хотя бы усмехнуться. Но это не получилось у нее. Она только сумела сдержать слезы.

— Я ведь знала, что ничего не выйдет… Знала. А все-таки вдруг размечталась. Вот сели мы с ним в поезд, едем далеко-далеко от всех…

Она всхлипнула и выбежала.

И я твердо решила настоять, чтоб им позволили дружить. Но я недостаточно ценила мать Виталия Оленева.

Оленева подняла на ноги всех — от парторганизации школы до милиции. В кабинете Марии Семеновны шло совещание, и меня немедленно вызвали к ней, как только я появилась в вестибюле школы.

Я даже вздрогнула, когда увидела Оленеву. Такой она была бледной, даже зеленой, так дрожали у нее руки.

— Всё, буквально все я давала этому мальчику… — Голос ее был жалобным, задушевным, непохожим на ее обычный, холодный до такой степени, что от него стыли зубы.

— Не волнуйтесь, найдем вашего сынка, — убеждал ее Игнатов, инспектор детской комнаты при районной милиции.

Оленеву он прямо обожал, считая ее образцовой родительницей.