Лариса Исарова - Война с аксиомой 

Она говорила шепотом, но так горячо, что ее дыхание обжигало мне ухо.

— Ты считаешь, что я черствая старая дева. И они тоже. Но вот когда погиб на фронте мой Василий, я несколько лет ни на кого смотреть не могла. И вдруг оглянулась, а мое время прошло. Одна, навсегда одна!

Я растерялась. Она ли это, такая уравновешенная, подтянутая внешне и внутренне!

— Эх ты, младенец! — продолжала она с горечью. — У тебя еще все впереди, а меня и за женщину никто не считает. И до чего мне больно вечерами около этой картошки! Смотрю, слушаю. Юность, влюбленные, смех — хоть плачь; прошло мое время, ничего уже у меня не будет…

Она рывком отвернулась от меня и затихла. А я долго не могла уснуть.

В середине ночи я проснулась от шума в «спальне» мальчиков. Нас разделяла бревенчатая стена, но мох, очевидно, выпал, и в тишине на нашей половине амбара отчетливо звучало почти каждое слово мальчишеских «дишкантов». Особенно раздражающе — голос Молчанова, язвительный, тонкий, слегка визгливый. И мне показалось, что я вижу, как кривится его длинный рот, как непрерывно двигается щеточка рыжеватых усиков и как нагло поблескивают его близко посаженные глаза.

Я с первого дня не взлюбила Молчанова. Он казался мне ужасно наглым, самодовольным. И эта антипатия была так сильна, что наверняка стала взаимной.

Слова в мальчишеской покрывались хохотом, жеребячьим хохотом, которым подростки обычно разражаются, слушая сальные анекдоты, считая, что этим доказывают свою принадлежность к «настоящим» мужчинам.

И на минуту я подумала, что мирно сопевшая рядом Светлана Сергеевна права: не стоило раскрывать душу перед такими.

— А, все они одинаковы! Ни одна не устоит на охи, вздохи и цветочки.

Это разглагольствовал Молчанов.

— И Марина?

Это, кажется, Дробот.

— А что Марина? Наверняка муж изменил, она — в амбицию. А тоже — высокие материи!

Я села.

— Ну, это ты загнул… — лениво, как всегда, начал Рыбкин.

— А чего она дурочку строит? «Ах, детки, ах, конфетки!»

Вот, вот к чему ведет фамильярность! Только бы Светлана не проснулась!

Тысяча решений пронеслось у меня в голове. Почему именно обо мне так грязно? И никто всерьез не вступился. Никто! А ведь я была уверена, что среди ребят у меня есть друзья.

— Уж вы со мной не спорьте, детки. — Опять этот отвратительный голос Молчанова. — Я эту бабскую породу на своей мамочке изучил. — И продекламировал явно моим голосом: — «Словечка в простоте не скажет, все с ужимкой…»

А я и не знала, что у него такие актерские способности.

— Липа она липа и есть! Или молчи, или не ври «педагогически». Тьфу!

— Марина не баба, — твердо обрубая концы слов, сказал Рыбкин.

— Ага! Своя в доску! — оценил меня Дробот.

— Выдрессировала, значит… — Тон Молчанова был предельно издевательский.

«Дети» непринужденно развлекались в три часа ночи.

Мне показалось, что девочки шевелятся на соломенных мешках. Значит, не все спят…

Было душно, пахло полынью. Букеты полыни девочки развесили как средство от блох.

Я сидела и вспоминала заветы Марии Семеновны. Она всегда твердила: «Вы — не женщины, вы — учительницы. Вы — средний пол». И посылала во время общешкольных дежурств в мужские туалеты ловить курильщиков.

Я начала искать туфли, стараясь не шуршать соломой. Мне помогала луна, просунувшая луч сквозь щель над дверью. Луч висел в воздухе, узкий и острый, и казалось, об него можно порезаться, как о саблю.

— Ты куда? — перехватила мою руку Светлана Сергеевна.

— Пусти!..

— Не глупи! — По ее жесткому голосу я поняла, что она все слышала. — Ты учительница, а не барышня…

— Пусти!

Я не могла тратить слова на нее. Мне нужно было сохранить мой заряд гнева до «мальчишеской». Оставлять все на утро, на благоразумное утро я не могла. Я боялась «здравого смысла» и увещеваний Светланы Сергеевны.

Я вышла на улицу, по-деревенски безмятежно покойную. Где-то солировала долго и визгливо какая-то собака, но остальной собачий хор безмолвствовал.

Дверь к мальчикам была заперта изнутри. Я постучала. Послышалась возня, шепот, потом дурашливо тоненький голос Молчанова:

— Кто там?

— Откройте…

Я не повышала голоса, но Рыбкин мгновенно открыл засов, точно ждал моего прихода. Я постояла, привыкая к темноте. Кое-кто уже спал, человек пять сидели в углу и уплетали колбасу с хлебом.

— Где Молчанов? — спросила я.

— Ох и любите вы меня! Даже ночью прибегаете! — Молчанов встал, приблизился, покачиваясь с носка на пятку.