Элинор Портер - Поллианна вырастает

— А все же, может быть, даже и хорошо, что я не сказал ей о пакете, — размышлял Джимми по дороге домой. — Она могла бы подумать, что в жизни отца было что-то… нехорошее. А я не хотел бы, чтобы она думала так о моем отце.

В середине сентября миссис Кэрью, Джейми и Сейди Дин попрощались и уехали в Бостон. Хотя Поллианна и знала, что будет скучать без них, у нее все же вырвался вздох подлинного облегчения, когда увозивший их поезд покинул белдингсвиллскую станцию. Конечно, Поллианна не призналась бы никому в том, что испытала облегчение, и даже перед собой она попыталась мысленно оправдаться.

«Не то чтобы я не любила их — я люблю, глубоко, каждого из них, — вздохнула она, следя, как поезд исчезает за поворотом дороги. — Только… только мне все время так жаль Джейми, и… и… я так устала. Я буду рада просто вернуться на время к прежним тихим дням с Джимми». Однако она не вернулась к «прежним тихим дням с Джимми». Дни, последовавшие сразу за отъездом Кэрью, были, конечно, тихими, но проводила она их не «с Джимми». Он редко появлялся теперь в доме Харрингтонов, а если заходил, это не был прежний Джимми, каким она его знала.

Он был угрюм, беспокоен и молчалив, а то вдруг становился очень весел и возбужденно болтлив, что крайне озадачивало и раздражало.

Вскоре он тоже уехал в Бостон продолжать учебу, и после этого они, разумеется, совсем перестали видеться.

Тогда Поллианна с удивлением заметила, как ей не хватает его. Даже просто знать, что он здесь, в городке, и, может быть, зайдет в гости, было лучше, чем безнадежная пустота отсутствия; и даже его приводящие в недоумение, неожиданные переходы от мрачности к веселью были предпочтительнее этой безнадежности. Затем, однажды, с пылающими щеками и пристыженным видом, она вдруг резко упрекнула сама себя:

— Поллианна Уиттиер! Можно подумать, что ты влюблена в Джимми Бина-Пендлетона! Неужели ты не можешь подумать ни о чем другом, кроме него?

В результате она немедленно приложила все усилия к тому, чтобы стать очень веселой и оживленной и выбросить из головы этого Джимми Бина-Пендлетона. Вышло так, что тетя Полли, пусть невольно, помогла ей в этом.

С отъездом миссис Кэрью исчез главный источник непосредственных доходов, и тетя Полли снова начала вслух выражать беспокойство относительно состояния их финансов.

— Право, не знаю, Поллианна, что с нами будет, — часто жаловалась она. — Конечно, у нас есть кое-что в запасе благодаря этой летней работе, и небольшая сумма все еще поступает регулярно в виде процентов от моих вложений, но я отнюдь не уверена, что эти выплаты не прекратятся вскоре, как все остальные. Если бы мы только могли сделать что-то такое, что принесло бы какие-то наличные деньги!

Именно после одной из таких слезных жалоб Поллианна увидела в одном из журналов объявление о конкурсе на лучший рассказ. Предложение выглядело чрезвычайно заманчиво. Призы были крупные и многочисленные. Условия конкурса излагались в самых восторженных выражениях. Прочитав объявление, можно было подумать, что нет ничего проще, чем победить. Там был даже особый призыв, который вполне мог бы быть обращен лично к Поллианне.

"Это для тебя — читающего эти строки, — гласило объявление. — Ну и что ж из того, что ты никогда прежде не писал рассказов! Это совсем не значит, что ты не сумеешь написать. Попробуй? Вот и все. Разве тебе не хотелось бы получить три тысячи долларов? Две тысячи? Тысячу? Пятьсот или хотя бы сто? Тогда почему не попробовать добиться их?"

— Как раз то, что нужно! — воскликнула Поллианна, хлопнув в ладоши. — Я так рада, что увидела это объявление! И тут прямо говорится, что я тоже могу написать рассказ. Я тоже думала, что смогу, если только попробую. Пойду поскорее к тетечке и скажу, что ей больше нечего беспокоиться.

Поллианна была на полпути к двери, когда, подумав, приостановилась.

— Пожалуй, я все-таки ничего ей не скажу. Будет еще приятнее сделать сюрприз, а если я вдруг получу первую премию…

Засыпая в тот вечер, Поллианна думала о том, что она сможет сделать на эти три тысячи долларов. На следующий день Поллианна начала писать рассказ, то есть она с очень важным видом достала стопку бумаги, заточила пять или шесть карандашей и уселась в гостиной за большой старинный письменный стол Харрингтонов. Сломав от нетерпения грифели двух карандашей, она наконец написала три слова на лежавшем перед ней чистом белом листе, а затем, тяжело вздохнув, выбрала из оставшихся тонкий, зеленый карандаш. Его острый кончик она некоторое время созерцала в задумчивости, нахмурив лоб.