Ирина Дегтярева - Степной ветер

– Сашка меня пошлет подальше, – неуверенно предположил Потапыч. – Он все время на меня ехидно смотрит.

– Это тебе кажется. А если Сашка тебя и оттолкнет, твоя совесть будет чиста: ты хотя бы сделаешь попытку примириться. Первый шаг. Во всяком случае, я буду тобой доволен. А то наши цирковые после моря сразу же на гастроли уедут. Ты их долго не увидишь.

Полдня Мишка провалялся в постели. Потом, вялый и сонный, поднялся и босиком по теплым гладким доскам пола прошел к окну. Крашенные коричневой краской доски словно слегка прилипали к ступням, чистые и приятные на ощупь.

За окном он увидел ту же картину, что и вчера, когда примчался за помощью. Отец в кресле с газетой, дядя Паша вниз головой под яблоней. Из сарая, где репетировал дядя Боря, раздавался стук мячиков.

К садовой экспозиции добавился Владик с кислой миной и загипсованной ногой, которого высадили на раскладушке под навес, увитый виноградом.

Сашка в поле зрения Потапыча не попал, и это вселило тревогу. Значит, отец прав. Брат не расслабляется, не отдыхает вместе со всеми, а забился куда-то и тоскует в одиночестве, как брошенный старый катер, вынужденный остаток жизни вместо плавания смотреть окнами рубки на пустынный берег.

Мишка прошелся по дому, выглядывая в низкие окна, уставленные глиняными горшками с цветами, но Сашки не нашел ни в прохладных, продуваемых сквозняком комнатах, ни на широком дворе.

Тогда Потапыч быстро вылез через окно, потихоньку взял велосипед за сараем и, зажав рукой велосипедный звонок, чтобы тот не тренькнул, вышел через заднюю калитку к виноградникам.

Кое-где уже висели спелые гроздья, теплые, просвечивающие на солнце, будто в каждой виноградине сидело по солнышку. Цикады сверлили пространство своим треском, замолкали, когда Мишка приближался к тому месту, где они затаились, и с новой силой пели ему в спину, когда он удалялся. Шины с шуршанием соприкасались с сухой землей в виноградных междурядьях. Солнце болью отдавалось в обожженной спине – даже через ткань желтой футболки.

«Лучами, как нагайкой, исхлестало», – подумал Мишка, покосившись на солнце через плечо. Он вообразил на месте солнца римских солдат с плетьми, избивавших беззащитного, несопротивляющегося Минаса. «Сидел бы в горах – был бы жив», – с жалостью подумал Мишка, понимая, что так святой не смог бы поступить. Своим смирением, а не воинственностью он победил. «Где теперь язычники?» – пнув пустую раковину от виноградной улитки, слегка позлорадствовал Мишка и тронул крестик, висевший на шее на тонком черном шнурке.

Потапыч сделал большой круг, чтобы выехать к лестнице, ведущей на пляж. Но, кроме рыбаков, собирающихся на ночной лов, там никого не увидел. Глядя на них, подумал, что не так уж тут плохо, можно и пожить еще немного. Дом-то не убежит, дом подождет.

Мишка поехал знакомой тропинкой к катеру. Издалека увидел лежащий на берегу велосипед. Значит, он не ошибся в своих предположениях: Сашку любопытство тоже привело сюда.

Он нашел брата в рубке на том же самом месте, где сам вчера сидел. Сашка не выказал раздражения и не глянул ехидно, как делал последние дни. Он отвернулся и незаметно вытер глаза ладонью.

Мишка сел рядом, придвинулся вплотную.

– Сашка, мы – дураки. Я имею в виду меня и Егора с Димкой. Не обижайся, а?

– Я не обижаюсь, – глухим голосом отозвался брат. – Меня многие считают чем-то вроде клоуна. Просят трюки показывать или научить им. Ты думаешь, я из гордости не хочу или боюсь, что кто-то еще уметь будет?

– Вовсе я так не думаю! Говорю же, дурака мы сваляли.

Сашка повернул к нему заплаканное лицо.

– Я устал, понимаешь? Встаю чуть свет, репетиция, школа, потом снова репетиция, представление, уроки. Короткая ночь, и всё по новой. Попробовал бы ты так! Школы все время разные, то один город, то другой. Травмы. Мышцы болят. У меня постоянно болит рука. – Сашка, всхлипнув, потер кисть левой руки. – Отец ругается, дерется…

– Ну что ты, что? – Потапыч погладил его по плечу. – А хочешь, оставайся у нас? Папа будет только рад. Вместе будем учиться. Как хорошо! А дядя Паша пусть один, если ему нравится.

Сашка вздохнул. Слезы высохли. Он посмотрел в окна рубки на берег, который отсюда в закатном свете выглядел розовым, уютным, и покачал головой.

– Не знаю. Я, наверное, так тоже не смогу. У вас дома как-то очень тихо, тоскливо. Эта степь за окнами… Летом еще хоть в саду зелень, а зимой? Ни огней, ни машин. Глухо, пусто. Только снег, снег…