Владимир Добряков - Одиннадцать бестолковых

Но я и тут стерпел: ни слова не сказал. Но когда Томка посмотрела мою рубашку и закричала еще громче, что это безобразие — ходить с таким засаленным воротничком, что я неряха, грязнуля, то больше уж выдержать я не мог. Оттолкнул ее, обругал дурой и еще по затылку обещал стукнуть, если не замолчит. Я хотел выйти из класса в коридор, но Томка загородила мне дорогу.

— Дурой не называй! — закричала она. — Лучше посмотри на себя! Как не стыдно ходить таким грязнулей. Или, может быть, тебя за ручку отвести в баню…

Если бы Люба не подошла в ту минуту, я Томку наверняка треснул бы по башке.

— Что тут за шум? — спросила Люба.

— Да ты посмотри, какая у него рубашка! — Томка потянулась к моему воротнику, но я отбил ее руку.

— Видишь, еще и дерется! А какая под ногтями грязь! Два месяца, наверное, не стриг…

— Обожди, — перебила ее Люба и сказала мне: — Покажи, Костя, руки.

Она это сказала совсем просто, все равно как Нина Сергеевна, когда спрашивает у доски. И я послушался Любу.

Взяв мои руки, Люба осмотрела их, повернула ладонями кверху. Мне так неудобно сделалось. Еще и ребята кругом стоят. А руки у меня действительно грязные. То ли дело у Любы руки — чистые, гладкие, ноготки подстрижены. А пальцы у нее теплые и мягкие. Мне стыдно было, и отчего-то приятно. Потом Люба посмотрела мою рубашку и спокойно сказала:

— И чего ты, Тома, шум подняла? Ну, рубашка не особенно чистая. Правильно. Но не все же могут очень часто менять белье…

Я долго потом думал над ее словами. Почему она сказала о том, что не все могут часто менять белье? Неужели ей известно, что мы живем с отцом одни? Странно. Я никому никогда не рассказывал о нашей семье… Может быть, Нина Сергеевна что-нибудь говорила ей?..

Обо всем этом я узнал через два дня. А получилось это вот как.

После уроков ко мне подошла Люба и сказала:

— Займи, пожалуйста, в раздевалке мне очередь. Я на минутку в учительскую зайду.

Вообще-то, я никакой очереди не признаю — пусть девчонки да которые слабенькие стоят, но тут пришлось точно какому-нибудь маменькиному сыночку встать в очередь. Неудобно все-таки — как человека попросила.

Верно — через минуту пришла она.

— Занял? — спрашивает.

— Становись, — говорю.

— Спасибо.

Оделись мы. На ней — шубка серая, шарфик красный, шапочка вязаная — тоже красивая. Такая нарядная, даже стоять рядом неудобно. Я хотел вперед побежать, но Люба спросила меня — не знаю ли я, когда открывается центральный каток.

Так вместе и вышли из школы. Идем. Она рассказывает, как в прошлом году ей купили беговые коньки с ботинками, но они были немножко велики, а сейчас в самую пору… Я слушаю, поддакиваю, а сам все думаю, как бы от нее отделаться. Хорошо еще, что мы в раздевалке задержались и все наши ребята успели уйти.

На перекрестке Любе надо было сворачивать направо, но она почему-то замешкалась, остановилась. Потом сдунула снежинку с варежки и сказала:

— Знаешь, Костя, у меня задачник по алгебре пропал, а на завтра примеры заданы. Может, зайдем к тебе — я примеры спишу?..

Мне это сразу подозрительным показалось. Но не мог же я отказать! Пошли мы.

Люба все замечала кругом. И как снег красиво лежит на ветках. И как воробей подпрыгивает на одной лапке, потому что вторая у него замерзла или подбита. И что снежинки, которые летят сверху, будто тетрадь в косую линейку расчерчивают. И какой смешной вон тот дядька: он, наверно, целый день ходит по улицам, потому что на шапке у него уже маленький сугроб вырос.

Хоть я и смеялся вместе с Любой над дядькой с сугробом на шапке, но, по правде, больше думал о том, что в комнате у нас грязно, не прибрано. Кровать утром я не застелил, сковородку, кажется, забыл на столе… А если сказать, что отец ушел на работу и не оставил ключа?.. Нет, теперь поздно. Сразу поймет, что вру…

Наконец подошли к нашему дому. Я, когда отпирал замок, сказал Любе:

— Утром я заспался, понимаешь, убрать не успел.

Лучше бы, конечно, попросить Любу чуточку обождать около двери, а самому хотя бы немножко убрать в комнате, да только я боялся, что кто-нибудь пойдет с верхних этажей и увидит Любу. Но я все-таки напрасно не попросил ее обождать. После улицы, где было так светло, нарядно и все покрыто снегом, наша неприбранная комната прямо подвалом показалась.

Я и раздеваться не стал. Кое-как прикрыл быстренько кровать, взял со стола холодную сковородку, стакан с недопитым чаем, корку хлеба и унес на кухню. Там же и разделся. Вернулся в комнату. Люба стояла у двери, держала за спиной портфель и рассматривала картину, которую моя сестра Ирина вышила, — коричневый котенок с голубым бантом и зелеными глазами.