Я думал, что это дело с дежурством скоро поломается. Даже ребят подговаривал, чтобы из класса на переменах не выходили. Но ничего не вышло. Любка стояла на своем. Чуть что не ладится — идет к Нине Сергеевне жаловаться. А девчонки все за нее. И такие горластые стали. О том, чтобы опоздать к звонку или списать домашнее задание, или вообще, посмеяться на уроке — и думать было нечего. Прямо житья не стало от Любки. Отлупить ее, что ли? — думал я. Но побоялся. Взял тогда, пришел раз в школу вечером после второй смены, запер стулом в классе дверь и на обратной стороне крышки Любкиной парты вырезал перочинным ножом: «ЛЮБКА — ЯЗВА». Буквы получились большие, чуть не по кулаку, белые. Откуда ни посмотри — видно.
Шум тогда из-за этого едва не на всю школу был. Я утром на другой день нарочно попозднее пришел, к самому началу урока. Захожу в класс, а там около Любкиной парты — толпа. Все галдят, руками размахивают. Конечно, больше всех Томка Попова разоряется.
— Ах! — говорит Томка. — Если бы только узнать, какой дурак это вырезал! Ах! Что бы я с ним сделала!..
Это точно. Томка боевая! Да только ничего она не сделает. Попробуй-ка узнай, докажи, — кто вырезал.
Как ни в чем не бывало, я положил на место портфель и подошел к ребятам. Крышка парты была откинута, и буквы на черной краске так и бросались в глаза.
Томка подозрительно посмотрела на меня и сказала:
— Видал работку?
— Ого! — нарочно удивился я. — Это кто же постарался?
— А может, ты сам знаешь? — Томка продолжала подозрительно смотреть на меня.
Но я и глазом не моргнул.
— Откуда мне знать? Я только пришел.
Тут же вместе со всеми стояла и Любка Карпова. Мне даже немножко жалко сделалось Любку, когда я увидел ее. Побледнела, губы кусает, того гляди, заплачет. Девчонки наперебой успокаивали ее.
— Не переживай. Все равно узнаем…
— Правильно, Люба, не расстраивайся. Ведь тот, кто вырезал это, — сам дурак. Последний набитый дурак! Вредитель…
Приятного в таких разговорах было мало, и потому я спросил Любку, показав на парту:
— А вчера ничего не было?
Любка отрицательно покачала головой.
— Значит, кто-то из второй смены вырезал, — сказал я.
— Никогда не поверю, чтобы восьмиклассники такими глупостями занимались, — сказала Нелька Омельченко. — И потом на этом месте сидит никакая не Любка, а Светлана Потемкина. Отличница. И еще она в драмкружке…
После третьего урока в класс вошла Нина Сергеевна. Она сказала, чтобы мы все остались на своих местах.
— Мне очень обидно и неприятно, — начала она, — что в нашем классе произошел этот хулиганский поступок. Я уже не говорю о том, что кто-то из вас, изрезав парту, попортил школьное имущество. Я хочу сказать о другом. Тот, кто сделал это, оскорбил своего товарища. И оскорбил незаслуженно. Вы все знаете: Люба Карпова — замечательный товарищ, друг. И вот — эта оскорбительная надпись. Я хочу, чтобы тот, кто совершил этот поступок, набрался бы мужества, встал и честно во всем признался. Если он, конечно, настоящий и смелый человек, а не трус и тряпка.
Нина Сергеевна внимательно посмотрела на всех и добавила:
— Ну, я жду…
Тряпкой и трусом я себя никогда не считал, но встать перед всем классом и признаться, — нет, я этого сделать не мог. Да и не хотел. Хорошо сделано или плохо — что теперь об этом говорить. Я только одного боялся: вдруг Нина Сергеевна ста нет проверять, что у кого есть в карманах. А если найдет у меня перочинный ножик?.. Ну и что же — это еще не доказательство. А что, разве Сережка не мог бы вырезать такое же на парте у Любки? Мог бы. Он ведь тоже психует на нее. Вот позавчера разбил цветочный горшок, а Любка сказала, что если он не принесет новый, так она с девчонками пойдет к нему домой и обо всем расскажет родителям. Сережка испугался и принес. И Валька Черемухин, наверно, злится на Любку. Как же, недавно сам старостой был, а теперь она командует над ним.
Но Нина Сергеевна не стала никого обыскивать.
— Что же, — сказала она, — выходит, никто не виноват. Ну, еще подожду…
И опять сидел я, смотрел в парту и ждал, когда все это кончится.
Не знаю, сколько бы времени все это продолжалось, но вдруг Любка подняла руку.
— Ты что? — спросила Нина Сергеевна.
Любка встала, подергала себя за косу, покусала губы и, наконец, сказала:
— Если не хотят признаваться, так и не надо… Не надо… Кто вот это сделал, — она провела рукой по буквам, которые я вырезал, нахмурилась и сердито проговорила: — Кто это сделал, тот все равно когда-нибудь поймет, что я не такая. Вот.
Читать дальше