Я почему-то живо представила всю эту историю и спросила папу:
— А сколько было лет этому Грогану?
— Когда родилась Анна, двадцать семь… Так о чем я? Да, и вот однажды он бросает все свои дела, продает дом и уезжает не только из Голуэя, но и из Ирландии. Через пять лет его следы отыскиваются не где-нибудь, а в Византии, в одном из монастырей. Судя по всему, Фергюс принял постриг и стал называться отцом Корнилием. Анна, которой в ту пору исполнилось лет тринадцать-четырнадцать, была для Фергюса-Корнилия самым дорогим существом на свете. И дочь отвечала отцу столь же сильной сердечной привязанностью. По крайней мере, когда по просьбе киевского князя из Византии направили группу священников и в их число попал наш герой, он не хотел брать с собой Анну, видимо понимая, что путешествие предстоит не из легких. Но девочка была непреклонна. И приблизительно в 1057 году они оказались на Руси. Своих священников у нас тогда не хватало, да и грамотность их оставляла желать лучшего. А Корнилий, похоже, кроме греческого успел изучить и язык той страны, куда прибыл. В Киеве он долго не задержался. Его направили сначала в Чернигов, а затем еще севернее — в землю вятичей. И вот здесь следы Кельта…
— Кельта? — переспросила мама.
— Забыл сказать, что в Византии его прозвали Белый Кельт, наверное, за происхождение и цвет волос… Где-то в земле вятичей следы его теряются. Вот члены общества и обращаются ко мне, как знатоку истории и культуры вятичей, попробовать найти следы их земляка. А чтобы поиски эти вышли для меня на первое место, они сообщили, что на мое имя в качестве аванса переведена энная сумма, причем даже в случае неудачи ее можно будет не возвращать. А в случае удачи, то есть если я найду Кельта и его дочь, получу сумму в три раза большую.
— Ты не шутишь?
— Отнюдь.
— И эта сумма…
— Скоро нашла меня. Десять тысяч долларов.
Мы с мамой переглянулись.
— Слушай, Корнилов, а может, сегодня 1 апреля?
— Я тогда об этом тоже подумал. Но, знаешь, когда держишь в руках и письмо, и эти зеленые бумажки, то понимаешь, что чудеса возможны. Впрочем, я не закончил. Чудеса продолжались. Проходит еще несколько недель — и умирает мой дорогой Сергий Иоаннович. Умирает, и оказывается, что в число тех людей, о ком он вспомнил перед смертью, попал и я.
— Он завещал тебе библиотеку? — подала голос мама.
— Нет, всего лишь одну рукопись из библиотеки, принадлежавшую когда-то его деду, а после хранившуюся у старшего брата Сергия Иоанновича — Василия Иоанновича. А еще завещал дом в деревне Мареевка. Этот дом тоже принадлежал Василию Иоанновичу, который, по слухам, погиб в результате каких-то невыясненных обстоятельств.
— И правда чудеса! — воскликнула мама. — Что за щедрый город Любимовск? Странно все это. Ты не находишь? Или ты так заболел историей Белого Кельта и Анны, что ни о чем другом думать тогда не мог?
— Почему? Мог. Во-первых, я думал о вас. Во-вторых, я съездил в деревню — это в Старгородском районе, километрах в шестидесяти от Любимовска. Чудесное место. На горе — озеро. Вокруг него — шесть или семь домов, один из которых теперь наш. За горой, куда ни посмотри — ручьи, рощи, луга. Идиллия, одним словом. В доме, не поверишь, все удобства. Даже природный газ. В двух километрах от Мареевки село Вязовое, где есть школа, больница, магазин…
— Ты увидел и очаровался? — прервала папу мама.
— Какое это точное слово — очаровался. Чары… Что-то похожее, соглашаюсь, есть. Но все решила рукопись. По дороге в Мареевку я прочитал ее и… — Тут папа посмотрел в упор на маму. Мне даже страшно стало.
— Прочитал и?.. — нетерпеливо переспросила мама.
— Нашел одну запись. В ней Василий Иоаннович пишет о какой-то тайне, связанной и с их родом, и с Мареевкой. Пишет как-то смутно, намеками — так пишут одинокими ночами для себя. Существовала еще и вторая тетрадь, потому что фраза обрывалась на полуслове, и рукой, видимо, Василия Иоанновича было приписано: «см. в тетрадь № 2». Ну, а в этой тетради в самом конце он написал: «Все чаще и чаще думаю о том, что начинаю чувствовать себя тем самым монахом, который девять веков назад проповедовал моим праотцам Слово Божье, и за это они убили и его, и его дочь. Но у меня нет дочери — и может быть, это не моя тайна и не мне суждено ее открыть. Отец, похоже, это понял быстро, а вот дядя Петр…» Все, рукопись обрывалась.
— Монах и его дочь, — закричала я, — это же Белый Кельт и Анна!
Читать дальше