Виктор Лихачев: Возвращение на Мару

— Ты решил доказать общественности Любимовска, что наша славянская родина — это Дунай? — насмешливо спросила мама.

— Нет, там просто была очень приличная газета, в которой местные краеведы бились друг с другом по тем или иным вопросам. Я до поры до времени отмалчивался, но когда один из местных патриотов взял и раскопал последний вятичский курган в тех краях, мне пришлось выступить. Представляешь, этот старик-краевед, дери его муха…

— Не ругайся при дочери!

— Да это разве ругань? Так вот, где-то он разузнал про курган, собрал местных энтузиастов и они сравняли его с землей. К своему удивлению, краевед ничего там не обнаружил, кроме горсти мокрого праха, и с детской непосредственностью рассказал об этом в газете. Вот мне и пришлось проводить ликбез: писать о том, кто такие вятичи, как они хоронили своих покойников. Одним словом, получился цикл статей, в котором нашлось место даже Илье Муромцу.

— А что, папа, разве Илья Муромец вятич? — спросила я папу.

— Какого он был роду-племени, дочка, точно не известно, но вот, помнишь, в былине рассказывается, как он в Киев проехал через леса, где сидел Соловей-разбойник?

— Помню. И никто ему не поверил, пока он Соловья-разбойника не предъявил.

— Правильно. А расшифровывается эта былина очень просто: дорога из Мурома в Киев шла через места обитания вятичей.

— То есть и через наши тоже?

— Почти. Мы находимся на северной границе земли вятичей. А вот Любимовск как раз в самом что ни на есть центре. И кроме охоты и рыболовства занимались вятичи, увы, и грабежом. Их сторожевые посты располагались на вековых дубах, и стоило путнику появиться на лесной дороге, как они свистом давали друг другу об этом знать.

— Получается, Соловей-разбойник — это вятич?

— Получается так.

— Здорово!

— Слушайте, други, — не выдержала мама, — так мы никогда не подойдем к…

— К чему? — улыбнулся папа.

— К тому самому.

— Так я о нем и говорю — об этом самом. Представляешь, после серии статей Игорь взял да издал их отдельной брошюрой. И спустя какое-то время начались чудеса.

— Тебе предложили писать кандидатскую?

— Бери выше.

— Боюсь.

— То-то и оно. И я стал пугаться.

— Слушай, Корнилов, ты меня заинтриговал.

— Слава Богу, а то — «никак не перейдем»…

— Сдаюсь. Я вся внимание.

— Ничего особенного. Азы, ликбез. А народ вдруг увидел во мне большого специалиста. Стали приглашать в отдаленные села — в школах я читал лекции, затем мне показывали местные достопримечательности. Признаюсь, такой интерес к истории родного края, к истории славян меня радовал.

— Ты заодно стал пропагандировать свою дунайскую теорию, — опять съехидничала мама. — Или так осмелел, что стал им про сказки вещать?

— Зря смеешься. Материально народ в тех краях не сладко живет, а потому такая тяга людей к знаниям радовала. Потом для меня открылся и другой Любимовск — город, в котором жили очень уважаемые интеллигентные семьи, помнящие свои родословные со времен Петра Первого. Представителем одной из таких семей был Сергий Иоаннович Изволокин.

— Сергий Иоаннович?

— Именно так. Я ему при первой встрече дал максимум семьдесят лет, оказалось — восемьдесят пять. Живой такой старик, крепкий. В школе всю жизнь математику преподавал, как и его отец, а раньше дед. Библиотека у Сергия Иоанновича была прекрасная. Вот на этой почве мы с ним и подружились. Когда я то письмо получил, первым делом к Изволокину пошел.

— Какое письмо?

— Может быть, роковое, а может, счастливое. Но мне кажется, в любом случае — судьбоносное для меня.

И папа вдруг умолк. Он смотрел, как внизу тихо несла свои воды Голубица, а мы с мамой не решались его ни о чем спрашивать. Наконец, папа вздохнул, улыбнулся и продолжил свой рассказ.

— Письмо пришло из Ирландии. На конверте был написан адрес местной газеты и моя фамилия. Обратный адрес — республика Ирландия, город Голуэй, общество любителей старины. И все — ни улицы, ни дома, ни фамилии. В письме было написано примерно следующее. Члены этого самого общества имеют честь обратиться ко мне с просьбой. Уроженцем их города был некий Фергюс Гроган. Жил он в Голуэе где-то в середине одиннадцатого века. Человек был богатый, уважаемый. Но когда после родов умерла его жена, оставив ему маленькую дочь Анну, Фергюс замкнулся, ушел в себя, отгородившись от всего окружающего мира.