Ада Чумаченко - Город под дождем

- Слушай, Том, - прибавил тогда учитель. -Ты негр и ты должен быть хорошим негром. Учись. Будь храбрым и докажи им, черт возьми, если они не понимают этого сами, что ты можешь быть лучше любого из них. Даже если ои непросто белый, а светло-голубой в крапинку.

Том пообещал это учителю. От всего сердца он пообещал это потом и бедной старой Салли, когда в жару и бреду она прощалась, умирая, со своим сыном.

В первый раз в жизни не ждала Тома утром чистая, выглаженная и заштопанная рубашка. Чинная и спокойная лежала Салли в гробу в своем единственном праздничном платье, а вокруг нее робко жались дети, испуганные непривычной тишиной. Салли похоронили на негритянском кладбище. Даже после смерти белые не хотели мешаться с черными, и Том остался старшим в бедном долге, наполненном детворой.

Впрочем это продолжалось недолго. Ни прошло и недели со смерти Салли, как в дом к Тому явился белый - о да! - совершенно белый человек в высокой шляпе-цилиндре и отличнейшем платье и объявил Тому, что дом, в котором родился мальчик, совсем не его дом, что «негры не смеют иметь никаких домов» и что здесь с будущей же недели будут жить «настоящие белые люди».

Плохо пришлось бы тогда Тому, если бы не старые чернокожие приятели тетки Салли. Пошептавшись и поплакав над бедным мальчуганом, они разобрали малышей между собой и сколоти л и деньжонок на проезд Тома на север, в большой город, полный автомобилями, трамваями и высокими домами.

- О! уж там ты наверное не пропадешь, - говорил дядя Билль, поглаживая Тома по курчавым волосам. - Где так много людей, там наверное и много столовых. А где столько столовых, там всегда найдется грязная посуда и на твою долю. Мой тарелки, Том. Мой тарелки и помни» что ты негр. Неграм не приходится много рассуждать на этом свете.

И Том, поцеловав в последний раз всех этих черных Биллей, Цезарин, Туанет и Юмбо, простился наконец со своим родным поселком и сел в грязный вагон, отведенный специально для негров.

- Фу-фу-фу!- закричал сердито паровоз, и маленькая станция дрогнула и поплыла назад. Сквозь мутное окно Том в последний раз видел знакомые лица провожающих его друзей, станционные постройки, голубую даль проплывающих степей, яркое, яркое солнце, небо да красную крышу своего маленького родного домика на солнце.

- Фу-фу-фу! - кричал паровоз. - Ты не наш! Ты не наш! Ты не наш!-выстукивали все быстрее и быстрее колеса, и Том горько плакал в уголке, прижав к груди свой клетчатый узелок с старым учебником арифметики да остатком пирога, припасенного для него на дорогу черной теткой Туанеттой.

- Ну а потом? Ну а потом? - перебил товарища Тома Артюшка.

Товарищ Том засмеялся и встал с места.

- Длинно говорить обо всем. Самое лучшее все-таки, что я здесь с вами и что мне уже не нужно больше искать своего дома.

Вот он! - и товарищ Том похлопал ладонью по стенке своей комнаты.

- Значит ты и тарелки мыл? - спроси I Фомка у товарища Тома.

- Мыл и тарелки.

- И воду таскал?

- Таскал и воду.

- И самовары тоже, небось, ставил?

- Нет, самоваров я не ставил. В Америке нет самоваров. Но это все равно. Зато я чистил чужие сапоги, выколачивал чужое платье, бегал на посылках и вертел стиральную машину в прачешной, пока у меня не темнело в глазах. Но все это уже позади… А теперь давайте смотреть Лихунькин градусник.

И товарищ Том посмотрел на беленькую палочку термометра.

- Ах ты глупый, глупый! - сказал Лихуньке товарищ Том. - И как же это ты ухитрился заболеть? Тебе в кровать надо, а ты еще разгуливаешь. Ну, пойдем, я тебя отнесу домой.

- Сам дойду, - буркнул Лихунька и спустил ноги на пол.

Но пол не хотел стоять смирно под Лихунькиными ногами.

Словно качели, качались непослушные половицы, а стены то надвигались, то раздвигались перед больным мальчиком.

Но товарищ Том уже снимал с гвоздя свое пальто.

- Держись крепче, - сказал товарищ Том Лихуньке и набросил на него пальто. А потом осторожно взял его на руки и толкнул ногою дверь.

- Держись крепче! Сейчас и дома будешь.

Артюшка тоже выскочил в коридор за Лихунькой и тоже побежал вниз по лестнице, не отставая от Тома.

Лихунькина щека лежала на плече у товарища Тома, а ноги жалко болтались в воздухе над самой Артюшкиной головой.

- Лихунька! - крикнул Артюшка Лихунькиным бедным ногам. - Лихунька, ты совсем как Васькин воробей… И еще как я, когда у меня нога болела. Помнишь- весною?

- Помню, - сказал Лихунька через силу и тихонько, тихонько вздохнул. -Только тогда была весна и первое мая, и везде было солнце.