Валерий Воскобойников - Портрет Кати Е.

— Все уроки сделала? — спросил Дорин на другой день перед занятиями, — сейчас проверим.

И Катя рассказала ему стихотворение.

— Зачем ты про вечер учила? Не задавали ведь? — удивился Дорин.

— Понравилось, и выучила. Я про вечер больше люблю.

— Это ты рассмешила! Учить нужно то, что задано. Думаешь, почему я отличник? Я делаю только что задано. А ты говоришь — люблю. Одно любишь, значит, другое — не любишь, одно, значит, выучишь, а другое — нет. Так отличником никогда не станешь. Мало ли что кому нравится.

Катя ему ничего не ответила.

Потом пришла Василиса Аркадьевна.

— Кузьмичев, — вызвала она.

Кузьмичев спутал все строчки, и Василиса Аркадьевна начала хмуриться.

— Зеленова, — вызвала она.

Зеленова сказала, что стихотворение она читала, и ей все ясно, что хотел выразить в нем автор, а выучить она не успела, потому что мама забыла ключ от квартиры.

Василиса Аркадьевна посадила ее, не дослушав, и стала искать в классном журнале, кого бы еще вызвать.

Катя всегда чувствовала, когда ее хотят спросить. То ли сердце не так начинало биться, или еще что происходило неясное, но она всегда знала: вот сейчас скажут: «Ермолова».

— Ермолова, — сказала Василиса Аркадьевна.

Катя вышла к столу и начала стихотворение. И вдруг забыла строчку про осень.

Ей подсказывали, ей рисовали пальцами в воздухе, но она никак не могла вспомнить эту строчку, и без нее стихотворение не говорилось, не могло продолжаться дальше, забывалось все.

— Медленно ты, Ермолова, исправляешься, — сказала Василиса Аркадьевна. И поглядела на Катю и на Дорина одновременно.

— Я дальше знаю, про вечер. Я учила, — сказала Катя.

— Не оправдывайся, — поморщилась Василиса Аркадьевна, — придется поставить тебе двойку.

— Она учила, я ее проверял, — вступился Дорин.

— Значит, плохо проверял.

И только Катя взяла свой дневник со свежей еще двойкой, только села на свое место, как сразу вспомнила ту строчку про осень и дальше все вспомнила. Но было уже поздно, Василиса Аркадьевна стала рассказывать новый материал, а стихотворение задала повторить к следующему разу. И на Катю больше она не глядела.

На улице Катя увидела спину. Спин, конечно, на улице много, как и животов, и голов, но эта спина при виде Кати сразу спряталась в подворотню.

Катя прошла мимо подворотни — спины уже не было. Потом Кате захотелось оглянуться. Сама не могла объяснить почему, а очень потянуло ее оглянуться. Оглянулась и сразу наткнулась глазами на Козодоя. Козодой стоял на краю панели у столба и смотрел прямо на Катю. Увидел, что она тоже смотрит, вздрогнул, будто хотел спрятаться за столб, но не спрятался, а остался стоять на месте, не отводя от Кати глаз.

И Катя убежала от него в ателье «Шейте сами». В ателье было пусто — одни закройщицы у столика, и Катя, постояв рядом с телефоном-автоматом две минуты, вышла на улицу. Козодоя она больше не увидела.

Кате пришла посылка из Ферганы. На извещении сначала стояли имя и отчество Катиного папы, а потом в скобках ясно было написано: «для Кати».

В Фергане жил сейчас Катин дядя, геолог. Наверно, это от него посылка.

— Не нужно ей никаких посылок, — сказала Катина мама, — пусть исправляет двойку.

Но потом мама сжалилась или папа ее уговорил, и она отпустила Катю на почту вместе с папой.

Это был маленький фанерный ящичек. Катя взяла его осторожно — вдруг тяжелый.

Но ящик оказался неожиданно легким. В верхней крышке были просверлены четыре дырки.

Катин папа принес клещи с кухни, и через минуту крышка была откинута.

— Зачем нам вата? — удивилась мама, заглянув в посылку.

Она сняла один слой ваты, потом еще слой, и вдруг показалось что-то костяное, круглое, темное.

— Черепаха! Черепаха! — крикнула Катя.

Черепаху положили на стол. Это была маленькая черепашка с твердым красивым панцирем. Головы и ног у нее не было видно. Вероятно, она спала.

Но вдруг панцирь вздрогнул, приподнялся, и из-под него показалась нога, обтянутая коричневой кожей, потом еще нога, потом голова на длинной, тоже коричневой шее.

Голова стала поворачиваться в разные стороны.

Мама налила в столовую ложку молока и поднесла к черепахиной голове. Молоко стало убывать.

— Пьет! — обрадовалась Катя.

— Где же мы ее поместим? — сказала мама.

Черепаху поселили в Катиной комнате в коробке из-под обуви.