Мария Халаши: На последней парте

Поезд затормозил, Руди вскочил в вагон, а Кати вдруг обнаружила, что ее со всех сторон обступили какие-то здоровенные белолицые парни в голубых рубашках и всё что-то говорили ей, да так радостно, словно для того только и приехали, чтобы ее, Кати Лакатош, встретить. Они то и дело касались ее плеча и всё лопотали что-то на незнакомом языке. И Кати вслушивалась изо всех сил, надеясь сообразить, чего им от нее нужно, но уловила только одно слово, которое имело хоть какой-то смысл: «Клейн, клейн», — повторяли они без конца. Дома на базаре так звали почему-то торговцев подержанной сбруей.

Но тут Кати спохватилась: куда исчезли папа с братьями? Неужто позабыли ее, оставили здесь одну? И что ей сейчас до этих великанов в голубых рубашках, когда надо разыскивать улицу Вешелени, где живет тетя Бёшке Лакатош?! Будапешт — такой огромный-преогромный город, и в нем так много-премного улиц — разве найдет она одна улицу Вешелени? Кати наконец чуть не плача улизнула от окружавших ее великанов, но вдруг увидела прямо перед собой высокую голубоглазую девушку. А ведь только что ее вовсе не было, — просто выросла вдруг из-под земли, невесть откуда, словно цветок. Да она и в самом деле была как цветок в своей широкой белой юбке — вылитая маргаритка.

«Глянь-ка, маргаритка!» — обрадовалась Кати и сразу же начисто забыла о своих.

А девушка вдруг обратилась к ней:

«Ох, какие у тебя глаза красивые!»

Кати улыбнулась; она всегда улыбалась, когда не знала, что сказать.

«Вот бы мне такие черные блестящие глазищи!» — продолжала девушка.

Кати вежливо пожала плечами: мне-то, мол, что, пускай будут и у тебя черные, хотя, честно говоря, голубые тебе идут больше.

«Хочешь форинт?» — опять спросила девушка.

Кати кивнула, но в девушке она теперь уже совершенно разочаровалась: ну можно ли спрашивать такие глупости! Ясно, что хочет! Или она думает, у Кати форинтов куры не клюют? А если б и были, Руди давным-давно отнял бы все до единого.

Кати схватила монетку и со всех ног бросилась бежать.

У выхода она столкнулась со своими. Папа сидел на узле и свертывал самокрутку, Шаньо стоял в ожидании, а Руди приставал к папе, выпрашивая табачку. Возле них остановился какой-то железнодорожник, и Кати чуть не вскрикнула, решив, что это дядя Балог, дежурный с их станции, но тут же спохватилась: этот был без усов. Люди, одетые в форму, все ведь похожи, точно братья.

«Пройдите в зал ожидания!» — сердито сказал железнодорожник.

«Зачем нам в зал ожидания, — сказал папа, — когда мы хотим идти на улицу Вешелени?»

«Тогда вообще покиньте территорию вокзала. Вон там остановка трамвая!» — И железнодорожник указал на грохочущую, гудящую от машин и трамваев площадь.

Они покинули «территорию вокзала», как посоветовал им железнодорожник, и в полной растерянности остановились посередине огромной бурлящей площади. На какой трамвай садиться? И вообще — на какую остановку идти? Куда ни погляди, везде красовались желтые трамвайные таблички, а сами трамваи проносились с таким залихватским громом и звоном, какой услышишь разве на свадьбе. Папа, бедняга, совсем голову потерял: только дал подзатыльника Шаньо за то, что парень затеял на уличных весах прыгать, как исчез Руди — увидел стеклянный киоск и бросился к нему купить сигарет; пока его отчитывал, Кати, бездельница, испарилась!

А Кати заметила посреди площади какую-то длинную трубу. Возле трубы сидел, охраняя ее, старенький дядечка. Кати подумала: пока папа выкричится, успею сбегать спросить, что это за штуковина.

«Телескоп, звезды наблюдать», — ответил старик, даже не взглянув на Кати.

«Но ведь сейчас нету звезд», — возразила Кати.

«Нету», — спокойно согласился старик.

«А вечером, когда появляются звезды, люди расходятся по домам, верно?» — продолжала допытываться Кати.

«Верно», — кивнул дед.

Кати посмотрела на табличку, что висела на трубе. На ней стояло: «Наблюдение за звездами — один форинт». Она опять спросила:

«Кто же тогда наблюдает за звездами?»

«Никто», — ответил старик.

У Кати уже вспотела ладошка, в которой она крепко сжимала форинт, полученный от «маргаритки». Неожиданно она воскликнула:

«Я понаблюдаю!» — и торопливо сунула в руку деду свою монетку.

Она приладила трубу к глазам, направила ее на самую-самую серединку неба и стала вглядываться в бесконечную синеву. И сразу вспомнилась мама, это было когда-то очень давно, когда еще жива была мама… и мама закутывала ее в свою небесно-голубую шелковую шаль. Вот и сейчас перед глазами у нее была сплошная синева. Светлая прозрачная синева — словно счастье…