Иван Лазутин: Суд идет

Губы Ольги слипались, во рту сохло от какого-то внутреннего жара, который пробегал по спине холодком нервного озноба.

Она полезла в карман и наткнулась на сложенный вчетверо лист бумаги, который подобрала на полу рядом с кроватью Шадрина. Почерк был неровный, некоторые слова она разбирала с трудом.

«Прокурору Н-ского района г. Москвы, тов. Богданову.

Объяснительная записка

На ваше требование письменно объяснить «антипартийное», «провокационное» (так выразились вы) поведение в родном селе во время моего отпуска считаю необходимым сообщить, что поступил так, как подсказал мне долг коммуниста. Если случится снова быть свидетелем таких позорных нарушений элементарных норм революционной законности — я поступлю точно так же.

На ваше требование объяснить, почему я в анкете при поступлении на работу не указал статьи, по которой был репрессирован мой дядя, ответить могу кратко…»

Ольга не могла читать дальше.

«Что же это такое?! Неужели новая беда?..»

Домой Ольга возвращалась поздно, когда над Сокольниками темным пологом нависла тихая звездная ночь. Свернув в свой узенький переулок, она издали заметила в окне склонившуюся над шитьем мать.

«Кому что, а ей одна забота — готовит приданое», — подумала Ольга.

Весна, возвращенная свобода, спасенный Дмитрий — все это смешалось в единое и неделимое ощущение восторженной радости, от которой хотелось взлететь к звездам, сделать что-нибудь необыкновенное, великое!..

Обхватив столбик крыльца, за который была привязана бельевая веревка, тянувшаяся к старой липе, она запрокинула голову и чувствовала, как по щекам ее текут теплые слезы. «Он будет жить, будет жить…» — тихо шептала Ольга.

Мать встретила Ольгу настороженно. Она не знала, что Дмитрий в больнице, что несколько часов назад жизнь его висела на волоске.

— Что же так поздно?

Волнуясь, Ольга стала сбивчиво рассказывать матери о событиях дня, а сама неподвижно сидела за столом и сжимала ладонями пылающие щеки.

Тревога и радость дочери передавались матери. Вот уже несколько дней в душе ее шевелился обидный червячок: а что, если Дмитрий после суда не пожелает жениться на ее дочери?

— Ну, слава богу, если все хорошо… — со вздохом произнесла Серафима Ивановна. — Бедняга, сколько он вынес на себе! — Она поднесла к глазам фартук. — Садись, поешь, поди, целый день во рту маковой росинки не было.

— Мамочка, с ужином подожди! Сбегаю позвоню Лиле…

Ольга накинула на плечи старенькую жакетку и выбежала на улицу. Телефонная будка была недалеко.

Не успела Лиля произнести и двух слов, как Ольга перебила ее.

— Лиля!.. Милая Лиля!.. Какой у тебя чудесный дедушка! Если б он не приехал, зарезали бы Дмитрия. Лилечка! Я так волнуюсь, что не могу передать! Меня беспокоит, как здоровье твоего дедушки?

Голос из трубки отвечал:

— Он необыкновенно преобразился. Его не узнать. Как только приехал из больницы, так сразу же бросился в кабинет и принялся что-то писать. Теперь он закрылся и никого к себе не пускает, даже меня. А я-то уж знаю, когда он может не пускать меня.

— А это хорошо или плохо, Лиля?

— Это великолепно! Дедушка теперь совершенно здоров. Всем домашним он заявил, что пора приниматься за работу.

— Лилечка, я так счастлива!..

…На голых деревьях гнездились грачи, обеспокоенные сиреной только что пронесшейся пожарной машины. С трамвая сходили люди. Они переговаривались, шутили. На чугунных столбах с узорными кронштейнами горели яркие электрические лампочки в круглых молочных шарах. По шоссе со свистом проносились легковые машины, которые бросали на повороте мощный свет фар на пустынный переулок.

Домой идти не хотелось. Распахнув полы жакетки, Ольга подставила грудь ветру, который нес на своих незримых крыльях запах березовых почек и чернозема, взрыхленного на ягодном питомнике.

Ольга стояла на улице до тех пор, пока ее не окликнула мать.

— Иду, мама…

А прохладный ветерок обдавал все новыми и новыми волнами запахов разбуженной земли.

Раскинув руки и уперевшись в тонкие столбики ветхого крыльца, Ольга стояла неподвижно и ждала, когда из-за набежавшего облачка выглянет луна.

— Ольга, да скоро ты там?

— Иду, мама, иду!..

Пьяная от счастья, от весны, от того, что на земле живут хорошие люди, она, запрокинув голову к звездам, стояла, не шелохнувшись.

Конец первой книги

Москва — Сибирь.

1957–1962 гг.

Иван Георгиевич Лазутин родился в 1923 году в селе Пичаево Тамбовской области. В 1941 году окончил среднюю школу в Новосибирске и был призван на Тихоокеанский флот. В 1943–1944 годах солдатом огневого взвода в гвардейских минометных частях участвовал в боях на 1-м и 2-м Белорусских фронтах.