Иван Лазутин: Суд идет

— Пишите же, не будьте наивной! — настаивал Богданов.

— Мне нечего писать. Я уже все сказала.

— Тогда на этом допрос закончен. У вас есть еще время подумать о том, что курортная путевка будет для вас спасительной. Шуба вас погубит.

В камеру Ольга вернулась совсем разбитая. По телу ее проходили токи болезненной слабости, ноги в коленях дрожали. Села на нары так, как в детстве любила сидеть на большой лавке у стены и болтать ногами. Она всеми силами старалась понять одно: правильно ли поступает она или в самом деле губит себя ненужным запирательством? А что, если все рассказать следователю? Ведь и в самом деле — в чем она виновата, если, рискуя, решила помочь попавшему в беду любимому человеку? А потом, неужели Лиля и вправду все рассказала на допросе?

Ольга вздрогнула, когда к ней подошла Софья Стрельникова и положила на ее плечо свою сильную тонкую руку. Она протянула Ольге клочок бумажки, на котором карандашом было написано:

«Я в семнадцатой камере. Чувствую себя хорошо.

О деньгах ничего не знаю. Лиля».

Ольга скомкала записку и прижала ее к груди. Ей было радостно оттого, что даже здесь, в тюрьме, Лиля верна их дружбе и ничем не запятнала ее любовь к Дмитрию. Но тут же, через какую-то минуту, другая волна захлестнула ее разум и сердце. Жалость к себе. К своей несчастной доле, которую до конца понимает и разделяет единственный человек на свете — это Лиля. И снова острый приступ отрешенности от жизни тяжелым камнем навалился на плечи, сдавил грудь. Ольга повалилась на нары и заплакала. Теперь ей было все равно, что ожидает ее: год или десять лет заключения.

Дождавшись, когда приступ рыданий стихнет, Софья Стрельникова подошла к Ольге и потрепала ее за плечо.

— Хватит, хватит… Побереги слезы на будущее, а то выплачешь все сразу, и ничего не останется. Я вот сейчас рада бы поплакать, да не могу, нет их, слез-то.

Ольга, всхлипывая, вытерла рукавом грубого халата слезы и повернула лицо к Софье.

— А ты знаешь, Соня, что я сейчас почувствовала?

— Что, детка?

— Я уверена, что меня скоро выпустят на волю, да еще извинятся передо мной.

— Что ж, это хорошо, если ты так уверена, — отозвалась Софья Стрельникова и о чем-то задумалась. Потом рассеянно проговорила: — Мне тоже кажется, что тебя, Ольга, освободят. Сегодня я верю тебе, что ты ни разу в жизни не украла. Не знаю, почему, но верю… Вчера этого не было, не верила.

В эту минуту на противоположной стене светло-золотистым сполохом вспыхнул разграфленный квадрат: это через тюремную решетку окна из-за облаков хлынуло в камеру весеннее солнце.

Ольга смотрела на косые золотистые квадратики солнца и чувствовала, как в груди ее гулко и учащенно бьется сердце. Даже захватило дух. Вся она в эту минуту была до краев затоплена верой в то, что перед правдой и солнцем не устоят ни мерзкая ложь, ни черные тучи.

— Смотри, смотри, солнце! — восторженно воскликнула она, теребя за рукав Стрельникову.

На щеках Стрельниковой пробился нежный румянец. Она, как и все в камере, зачарованно смотрела на огненную дрожь солнечных зайчиков на стене и ничего не могла сказать.

На нарах перестали играть в карты.

Стрельникова вскинула голову и прислушалась: из соседней камеры доносились металлические стуки. Потом быстро слезла с нар, на ходу вытащила из грудного кармана блокнот с карандашом.

Все в камере замерли, наблюдая, как Софья что-то записывала.

Так продолжалось минут пять. Потом стуки замерли. Стрельникова сняла с ноги ботинок и несколько раз ударила каблуком по водопроводной трубе. И снова обулась.

Повернувшись к нарам, она посмотрела на Ольгу и улыбнулась.

— Тебе. Слушай!

И камера, затаив дыхание, слушала.

Софья Стрельникова читала проникновенно, с расстановкой:

«Милая Оля! Не вешай голову, держись! Правда победит. Мы невиновны. Твоя Лиля».

Ольга приподнялась на нарах. Казалось, что за спиной ее выросли крылья. На глазах стояли слезы.

— Что может быть светлее солнца и сильнее правды! — воскликнула она, прижав к груди руки.

А Стрельникова продолжала нежно, почти по-матерински смотреть на Ольгу. И словно впервые в жизни осененная откровением, она взволнованно проговорила:

— Оля! Ты — как солнышко! Неужели есть еще на земле такие хорошие и чистые люди, как ты?!

А солнечные зайчики, закованные в черные квадраты (тень от решетки), трепетно дрожали и колыхались на стене тюремной камеры.

Сообщение из судебно-психиатрического института во многом изменило ход расследования. Квалифицированная экспертная комиссия известных в стране психиатров вынесла заключение о том, что Баранов Константин Михайлович — психически здоровый человек, что в результате всестороннего клинического обследования установлено: его поведение представляет собой сложную форму чистой симуляции с целью избежания наказания за совершенное преступление.