Иван Лазутин - Лейтенант Борягин

Командир взвода армейской разведки лейтенант Борягин еще со вчерашнего вечера был угрюм и молчалив. Однако никто из солдат не знал, чем озабочен командир. Небольшого роста, приземистый, с седой от рождения прядью — из-за нее его еще в детстве прозвали Старым — во вьющихся, как хмель, русых волосах, которым не хватало места под шапкой, он славился на всю дивизию как самый отчаянный разведчик. Когда пожилые солдаты, повидавшие на своем веку не одну войну, пытались предостеречь его, советуя быть поосторожней и не щеголять удалью, Борягин только щурил свои серые с вкрадчивой лукавинкой глаза и отвечал шутливо:

— Снаряд, который должен был убить меня, уже давно разорвался.

В каких только переделках не побывал Борягин, и всегда выходил целехонек и невредим. Много раз доводилось ему ходить в тыл врага за «языком», вступать во вражеских блиндажах в рукопашные схватки, нередко подползал он со своими солдатами под самый нос противника и наводил такую панику, словно к немецким окопам незаметно подкрался неприятельский полк. И хоть бы одна царапина!..

Взвод Алексея Борягина размещался в просторном блиндаже с двойным накатом из вековых сосен толщиной в обхват. Земля поверх наката успела порасти травой, торчавшей теперь из-под снега желтыми высохшими будыльями.

…В это утро Борягин проснулся раньше всех. Отыскав глазами дежурного, дремавшего над телефоном у печурки, он тихо, чтоб не разбудить солдат, позвал:

— Метелкин!..

Метелкин тревожно вскинул голову и удивленно заморгал белыми ресницами.

— Ты что, уснул?

— Нет, товарищ лейтенант, разок носом клюнул.

— Из штаба не звонили?

— Пока нет.

Рядом с телефоном, на чурбаке, стояла окопная «люстра» из сплющенной артиллерийской гильзы. Язык пламени колебался, бросая танцующие тени на сырые, сумрачные стены блиндажа.

Борягин обулся, подошел к Метелкину и сел с ним рядом на чурбаке, стоявшем у печурки.

— К тебе просьба.

Метелкин настороженно посмотрел на лейтенанта.

— Только это секрет.

— Конево дело! — хрипловато ответил Метелкин.

«Конево дело» на языке тамбовского парня означало «конечно».

— У меня сегодня день рождения. Здорово я угодил, как раз седьмого ноября семнадцатого года…

— Подходяще. Наверное, мать родила с испугу, когда стрельба поднялась.

— Нет, Семен, стрельба была в больших городах, а у нас в деревне о революции узнали намного позже, когда я уже родился. Но дело не в этом.

Борягин оглядел спавших на нарах солдат и снова наклонился к Метелкину.

— Пусть ради праздника поспят еще часок, а мы с тобой сейчас такой стол соорудим, что все ахнут.

— Стол? — Метелкин вскинул свои бесцветные ресницы. — А зачем он, стол-то? Всю войну сижма на земле едим, котелок промеж ног — и айда лопать… А тут стол!..

Борягин махнул рукой:

— Ты не понял. Не деревянный стол, за которым едят, а это самое… — указательным пальцем Борягин щелкнул по подбородку, — отметим день рождения. По-честному признаться, ни разу в жизни не отмечал, а тут втемяшилось: душа вон, а справлю!

— Это дело хорошее, — почесывая поясницу, протянул солдат. — Только на сто фронтовых не разгуляешься, один понюх.

— У меня есть. Две недели берегу, трофейная.

Борягин молча полез под нары, вытянул оттуда вещмешок и достал из него огромную, зачехленную серым сукном баклажку.

— Полная? — затаенно спросил Метелкин.

— Всклянь. — Борягин бросил баклажку в протянутые ладони Метелкина. — А вот сало и колбаса. Режь так, чтоб всем было поровну.

— Ого!.. Вот это да!.. Будет настоящий пир!..

— Сегодня не грех, Семен. Два праздника. Октябрьская годовщина и день рождения твоего командира. Только об этом пока — ни-ни. Ша!.. Понял?

— Конево дело!

Уж что-что, а смотреть смерти в глаза, не падать духом в беде и поровну делить паек солдат за войну научился.

Через полчаса пятнадцать ровных порций (взвесь на аптекарских весах — и диву дашься точности) тремя рядками лежали на ящике из-под снарядов.

— Накрой все это газетой и близко никого не подпускай. Ясно?

— Умру, товарищ лейтенант, а не подпущу до срока, — ответил Метелкин, вытирая кулаком слезы от попавшего в глаза дыма.

Борягин посмотрел на часы. «Пусть понежатся еще немного», — подумал он и вышел из блиндажа.