Иван Лазутин - Суд идет

— А теперь будем ждать. Минут через двадцать-тридцать должен прийти ответ. Только знай, что бесплатно такие вещи не делаются. Когда придут к тебе на свиданку, скажи, чтоб принесли деньги. Поняла?

— Хорошо, я скажу, — покорно ответила Ольга.

Загремела тяжелая дверь. Все тот же надзиратель с двумя рядами орденских колодок на кителе вызвал Ольгу к следователю. За третий день ее вызывают на допрос второй раз.

Длинные лабиринты коридоров. За спиной тяжелые шаги конвоира и окрики: «Налево», «Направо», «Прямо», «Остановитесь».

А вот и комната следователя. Ольге указали на грубую табуретку.

— Садитесь.

Ольга села. Теперь за столиком сидел другой человек. Этот с виду был более внушителен и уверен, чем первый, с палочкой, на протезе. «Наверное, начальник», — мелькнуло в голове Ольги, и она, не спуская глаз со следователя, ждала вопросов.

Допрашивать Ольгу приехал сам Богданов. Он спрашивал ее то же самое, что вчерашний следователь: брала ли она деньги от Фридмана и Шарапова, знала ли она о их преступных махинациях… И много, много других вопросов. На все эти вопросы Ольга, как и вчера, отвечала отрицательно. Только смутилась, когда Богданов спросил ее в упор:

— Но вы же знали, что пробивали чеки за товар, который продается где-то в другом месте, по спекулятивной цене?

— У меня была однажды такая догадка, но я боялась об этом сказать, я думала…

— Что вы думали? — Богданов поспешно записывал ответы Ольги.

— Я думала, что эти товары продаются в рыночных палатках, где нет кассовых аппаратов. Однажды я спросила об этом Анурова, он обрезал меня и сказал, что это не моего ума дело. Сослался на план, который нужно выполнять.

— А почему он на вас цыкнул? Почему вы не пожаловались на его произвол в профсоюз, в комсомольскую организацию? Наконец, в райторготдел?

— Я его боялась.

— Почему?

— Однажды я нарушила дисциплину, и он меня… простил.

— Чем вы нарушили?

— Я взяла из своей кассы на несколько часов казенные деньги, а тут, как на грех, деньги задержали подвезти, а их нужно было сдавать в центральную кассу.

— Зачем вы взяли казенные деньги?

— Я об этом говорила вчера следователю на первом допросе. Мне были нужны деньги по личному делу. Я хотела их вернуть через несколько часов так, чтоб никто не знал.

— Что это за личная нужда? Здесь вы можете и должны говорить все. — Слово «должны» Богданов произнес с каким-то особенным акцентом. — И чем чистосердечней и искренней будут ваши показания, тем легче будет ваша участь. При написании обвинительного заключения прокуратура учитывает искренность подследственного и его покаяния. Тем более на это обращает внимание суд.

— Мне не в чем раскаиваться, товарищ следователь, — твердо ответила Ольга.

— Так зачем же вам потребовались деньги: на наряды, на аборт, на то, чтоб погасить просроченные долги?..

От этого вопроса щеки Ольги заалели, голова ее низко склонилась. Она ничего не ответила.

— Может, тут была какая-нибудь романтическая история? Может быть, вас обманул какой-нибудь хлюст, а сейчас, когда вы угодили за свою доброту в тюрьму, он похихикивает в кулак и даже вычеркнул вас из списка своих знакомых? Что ж вы молчите? Говорите же. Я искренне хочу помочь вам, но вы сами себе вредите. Вы так молоды, у вас еще все впереди. Вам нужно только обо всем искренне рассказать следствию и до конца признать свои ошибки.

Ольга вспомнила свою соседку по камере, Виситу, и ее историю с казенными деньгами, на которые она купила себе шубку. Ей оставалось одно из двух: или сказать всю правду или солгать. Но сказать правду — это значит бросить тень подозрения на Дмитрия, который не знает всей истории с деньгами. Тем более, за последний месяц Ольга догадывалась, что у него не совсем хорошо складываются отношения с начальством. А потом… Потом разве ей станет легче оттого, что своим чистосердечным признанием она причинит боль совершенно неповинному в ее оплошности человеку? Какое дело следователю до ее романтических и интимных тайн? Ведь не отказывается же она, что брала деньги? Она об этом написала в объяснительной записке. Что же от нее они еще хотят? Вывернуть наизнанку ее сердце? Заглянуть в его самые сокровенные тайники, а потом с протокольной скрупулезностью будут об этом писать и говорить всюду: на новых допросах, на суде… И этот взгляд следователя… Почему он такой холодный и такой желчно-колкий? Почему он так равнодушно зевнул, когда уверял ее в своем искреннем желании облегчить ее судьбу? Нет, такому лицу нельзя верить. Так, по крайней мере, показалось Ольге.