Иван Лазутин - Суд идет

— А зачем взяла казенные деньги? — впервые осмелилась спросить Ольга. Она давно хотела задать ей этот вопрос, но все как-то не решалась.

— Я дружила с одним молодым человеком… Он очень хорошо одевался. А я… Я одевалась плохо. У меня мать очень строгая. Надо мной девушки однажды посмеялись, что рядом с Вадимом я выгляжу, как нищенка… — Висита, всхлипывая, снова залилась горькими слезами. — Ну, я и решила взять казенные деньги. Купила себе шубу…

— А что же ты сказала матери, когда купила шубу? — спросила Ольга.

— Сказала, что выиграла деньги по облигации. Она поверила.

В это время проснулась рябая женщина. Лениво потягиваясь, она зевнула так, что у нее хрустнуло где-то за ушами.

— Что вы тут шепчетесь всю ночь? Сами не спят и людям не дают.

Было что-то тупое в лице рябой женщины с узким жирным лбом, на котором рябинки походили на маленькие глазки ноздреватого сыра. Грузно переваливаясь округлыми бедрами, которые и под просторным халатом обозначались рельефно и выпукло, она встала, откинула назад лоснящиеся жиром короткие волосы и, откашливаясь, принялась чиркать спичкой о старую, затертую коробку. Спички ломались и не зажигались. Рябая сально выругалась на всю камеру и попросила спички у Нюрки Барышниковой.

Со дня на день они ждали суда и вели себя нагло, так как обе знали, что их ожидает десять или пятнадцать лет лишения свободы. Они даже гордились тем, что их ожидает такой срок.

Вскоре проснулась вся камера. Потом начался завтрак.

Ольга и Висита на завтрак не встали. Обе лежали молча на нарах и думали каждая о своем.

— А вы что лежите? — крикнул на них тюремный надзиратель.

— Мне нездоровится, — тихо ответила Ольга.

— А ты? — Надзиратель перевел взгляд на Виситу.

— У меня тоже болит голова, — отозвалась Висита и поднесла ладонь ко лбу.

— Ну-ну!.. Давайте, давайте… Посимулировать вздумали? Что ж, доложу врачу! — угрожающе заключил надзиратель и с грохотом закрыл дверь.

У Ольги кружилась голова. Она осунулась и похудела. Прошло три дня, как она не видела своего лица. В тюрьме не разрешается иметь зеркал. Вообще ничего стеклянного, режущего нельзя пронести в камеру. За эти три дня Ольга многое узнала. Она впервые узнала, что камера с камерой может переговариваться перестукиванием. Есть какой-то особый тюремный шифр, который, сколько ей ни показывала Софья Стрельникова (она была посажена за побег из магаданских лагерей заключения), она так и не поняла. За сто рублей Стрельникова обещала связать Ольгу с Лилей, узнать, в какой она камере и какое ей предъявляют обвинение. Ольга охотно дала бы ей сто рублей, но у нее не было ни копейки денег. Да что там сто рублей! Она многое бы отдала, чтобы только получить маленькую весточку от Лили.

Когда надзиратель закрыл дверь, Висита подняла голову и обратилась к Ольге:

— Олечка, у тебя нет знакомого юриста?

— А что?

— Мне бы найти хорошего юриста.

Ольга вздохнула. Вспомнился Шадрин.

— Нет, Висита… У меня нет знакомых юристов.

Теперь Дмитрий предстал перед ней не усталым, с болезненным и изможденным лицом человеком. Теперь перед ней стоял упрямый, с суровой непреклонностью в глазах следователь, который иронически подсмеивался и говорил ей: «Тряпичница! Ты захотела сшить себе модное пальто и взяла для этого казенные деньги…» И ядовито хохочет. Ольгу всю передергивает. Ей хочется отомстить Дмитрию за его жестокое равнодушие к ее судьбе. А как — она не знает. Пусть ее пытают — все равно она не скажет, зачем и для кого брала из казенных денег тысячу двести рублей. Она об этом скажет только одному ему, но не сейчас. Сейчас он кинется спасать ее, станет в отчаянии рвать на себе волосы, пойдет и заявит обо всем своему начальству… Эта месть будет слишком легкой. Нет, Ольга придумала другую месть, такую, которая ранит его тогда, когда он будет ей уже не в силах помочь. И вот тогда-то она скажет всю правду о деньгах, которые она брала для него, чтобы купить ему курортную путевку. Не скажет, а сообщит письмом, когда ее посадят в зарешеченный тюремный вагон у паровоза и повезут куда-нибудь далеко-далеко. Пусть тогда, узнав всю правду, он мучительно сгорает на костре собственной совести. Пусть он знает, как его любила преступница, на что она шла, чтобы спасти своего любимого, когда жизнь его висела на волоске.

От этих мыслей Ольга почувствовала прилив новых сил, которые поддерживали ее слабеющий дух. Они призывали жить. Жить хотя бы для того, чтобы ее боль мучительным эхом отозвалась в сердце того, кому она отдала всю себя…