Иван Лазутин: Суд идет

Это сообщение насторожило прокурора Богданова, который был почти уверен, что душевная болезнь Баранова во многом облегчает участь Анурова, Фридмана и Шарапова, действия которых были подведены под статью о спекуляции. Теперь же многое зависело от того, как себя поведет на допросах Баранов. Возьмет ли он на себя ответственность за половинную долю хищения, станет ли Баранов тем козлом отпущения, каким его представили в своих показаниях Ануров, Фридман и Шарапов.

Обо всем этом и предстояло узнать Бардюкову, который приехал в Таганскую тюрьму, куда был переведен Баранов сразу же после экспертной комиссии.

Познакомившись с дневниковыми записями и «научным» трудом Баранова, а также с показаниями свидетелей, Бардюков представлял себе, какие нужно иметь нервы и самообладание, чтобы так долго выдерживать эту тяжелую игру.

Жалко было ему Шадрина, который по независящим от него обстоятельствам оказался отстраненным от дела в самый острый и, пожалуй, решающий этап расследования. Он напомнил ему солдата, который с боями прошел от Волги до Одера и, раненный на подступах к Берлину, не увидел красного знамени, развевающегося над рейхстагом. Знал также Бардюков, что если бы не Шадрин, если бы не его протест и требование направить Баранова на повторную судебно-психиатрическую экспертизу, — все кончилось бы по-другому.

Где-то в глубине души Бардюкову было досадно: как это он, опытный оперативный зубр, не мог заподозрить Баранова в симуляции, а Шадрин, всего-навсего только делающий первые шаги в следственной работе, пошел против мнения прокурора и размотал эту запутанную пряжу тонкой барановской игры!

Он ходил по следственной комнате и курил. Время от времени бросал взгляд на Баранова, который сидел за столом и писал.

Когда Баранов положил ручку и поднял на следователя свои глубокие печальные глаза, Бардюков спросил:

— Все?

— Кажется, все. Разрешите закурить, гражданин следователь?

Бардюков протянул Баранову папиросы. Закуривая, тот еще раз пробежал взглядом последнюю страницу протокола допроса.

— Что упустил — спросите.

Бардюков стал читать листы, исписанные твердым, устоявшимся почерком.

«Сейчас, когда продолжать игру уже не имеет смысла, считаю необходимым сообщить органам расследования, что симуляция психического заболевания готовилась мною еще задолго до того, как наша четверка очутилась лицом к лицу с Уголовным кодексом. Для этой цели пришлось основательно проштудировать научные труды основоположников русской психиатрии Корсакова и Сербского, а также познакомиться с работами зарубежных ученых. Большим подспорьем оказались несколько сборников «Проблем судебной психиатрии», вышедших в том самом институте, где мне в течение месяца пришлось играть тяжелую, мучительную роль.

В результате долгих «бдений» в Ленинской библиотеке мною была избрана одна из сложнейших форм чистой симуляции — симуляция сюрсимуляции шизофреника. Так как всякое психическое притворство есть «индивидуальное» творчество, то я вынужден был разработать определенную линию поведения, которая смогла бы логично объяснить преступный характер моей деятельности.

Для того чтобы игра казалась правдоподобной, я сознательно взвалил на свои плечи большую долю вины в «работе» четверки. В самом же деле было все по-другому. Мое долевое участие в дележе добычи было скромное: я получал свою законную четвертую часть. Одна четвертая приходилась на долю Фридмана и Шарапова. Твердую половину получал Ануров. Так было всегда.

Поверив психиатрам Морелю, Тардье, Иванову и Клинебергеру, которые утверждали, что часто симуляция бывает успешной, я решил испытать свою выдержку и волю. Но, пускаясь в это опасное предприятие, я не представлял себе до конца, каких сил и нечеловеческого напряжения все это будет стоить. Не зря говорил Крафт-Эбинг, что симулянт является одновременно и актером и импровизатором, что он играет без отдыха, ни на минуту не сходя со сцены, при постоянном наблюдении. Причем зрителями его являются не профаны, а специалисты.

Только теперь вижу, на сколько голов выше своих иностранных коллег стоял наш гениальный соотечественник Сербский, считавший, что у здорового человека не хватит постоянного напряжения всего организма для изображения новой личности, которая спит, ест, двигается, думает, чувствует и поступает совсем не так, как до болезни. Теперь мне понятно, почему француз Шюле за всю свою психиатрическую практику не наблюдал ни одного случая успешной симуляции.