Мара Будовская - Вечер в Муристане

Потом она кормила меня обедом. Божественным обедом… Я даже не спрашивал, что это за блюда. Не хотелось называть вещи своими именами.

— Спасибо, что помог мне, — сказала она, — Я ведь из Кирьят — Шмона. Ну, ты понимаешь.

— Не понимаю, — говорю.

— А, ну да. Ты ведь тут недавно. Кирьят — Шмона — это город такой на северной границе. Он все время подвергается обстрелам с ливанской территории. Все детство они меня забрасывали «катюшами». Я лучше помню интерьер бомбоубежища, чем нашей детской. Поэтому, сразу после армии я поселилась тут, в Тель — Авиве. И на тебе — опять.

— А почему ты сейчас не уедешь домой, — спрашиваю, — Там ведь спокойно.

— Не могу. Я тут связана обязательствами.

— В смысле — обедами?

— Да нет, это другое. Я тебе потом расскажу.

— Расскажи, пожалуйста, сейчас. Меня и так все пугают неприятностями, связанными с тобой.

— Какими неприятностями?

— Не знаю. Все говорят. Ты мне давно нравишься, но мне все твердят про неприятности, вот я и держался на расстоянии.

— Хорошо, я расскажу. Обычно я не рассказываю, пока не уверена. Но ты мне помог. И ты мне тоже нравишься.

И она мне рассказала. Когда она переехала в Тель — Авив, подрабатывала, где только могла. Выводила чужих собачек, мыла окна, заправляла бензобаки. Наконец, ей подвернулась работа официантки в зале торжеств.

Как–то раз там справляли свадьбу, и за одним из столиков сидел пожилой адвокат Рами Гольдштейн с супругой. Пока супруга ушла попудрить носик, Рами не растерялся, и за добрые чаевые вытащил из официантки телефончик.

Он взял ее на содержание. Снял квартирку напротив своей конторы, чтоб недалеко бегать. И начал бегать. Тут его лучший друг и коллега Габи Ротштейн, с которым делили танк еще во время войны Судного Дня, а потом вместе учились, открыли адвокатскую контору, и вообще, дружили семьями, заявил, что он тоже хочет пользоваться девочкой. По–честному, на паях.

Рами, как ни был влюблен, другу и компаньону отказать не смог. Талилу они убедили (не иначе, методом математической индукции), что где один, там и двое. Она согласилась, но цену подняла.

С тех пор прошло пять лет. Ротштейн из адвокатов выбился в депутаты парламента, оставив компаньону на память лишь фамилию для вывески. Оба друга постарели и поутратили мужскую силу. Тем не менее, они не забыли Талилу, навещают ее и любят. Очень ее опекают. Они разрешают ей заниматься любимым делом, помогают с поставками продуктов и оснащением кухни. Они отправили ее учиться на шеф–повара. Они даже разрешают ей заводить романы. Единственное условие — избранника должны одобрить депутат с адвокатом. Для этого назначается «родительское собрание» — пайщики приезжают к Талиле, сюда же приглашается и претендент для смотрин.

Да, и еще — между друзьями существует договоренность — тот, кто первый овдовеет, женится на Талиле. Почему они так уверены, что жены уйдут в мир иной раньше них?

Несмотря на шок от услышанного, я согласился быть предметом обсуждения на «родительском собрании».

Никто уже и не представляет себе, как это он раньше жил без противогаза на боку. Мы поменяли тактику нашей гражданской обороны. Сначала решили спускаться в бомбоубежище. Все равно боеголовки конвенциональные. А потом вообще плюнули, продолжаем спать под вой сирен.

Спасибо Америке — подарили нам установки «Патриот». Они сбивают ракету в воздухе. Это, несомненно, снижает опасность прямого попадания — осколки сыплются помельче, но зато в удвоенном количестве.

В моих, как я их называю, псевдофильмах, появились полутона (пока, увы, монохромные — белые пиксели россыпью среди черных, черные — среди белых). Всего за неделю я нарисовал сцену нашего с Талилой поцелуя под дверью бункера.

Она принесла мне обед, я усадил ее перед компьютером и показал это произведение. Фильм произвел на Талилу впечатление. И тогда я показал ей эротический сон из мультика. Она смотрела фильм, а я ел рыбу «принцесса Нила» в сливочном соусе с артишоками и кедровыми орешками, и смотрел на нее.

— Нормальные компьютеры делают японцы, — говорит она мне, — А ты знаешь, что в жизни я не умею так танцевать?

— Это я за тебя танцевал, — отвечаю.

— Это твой зайн за меня танцевал. Ты этот фильм зайном нарисовал.

— Ну, если этак рассуждать, то весь мировой кинематограф, живопись и литература сотворены этим местом. И еще музыка.

Потом я ей показал окончательный вариант, с измененными чертами лица.