Мара Будовская - Вечер в Муристане

— Тая, но я же — отец! Я хочу дать сыну свою фамилию!

— Миш, насчёт фамилии — считай, что ты уже её дал.

— Ой, чёрт! Забыл…

— Послушай, Мишенька, родной мой! Ты у меня — просто чудо. Другой бы на твоём месте уже не был бы на твоём месте. Сбежал бы. И не только десятиклассник. Даже взрослый. Вот давай договоримся — ты окончишь школу, институт. И тогда, если не передумаешь, — поженимся.

— Ага, как же! Ты к тому времени уже замуж выйдешь!

— Ради тебя — разведусь.

— Не говори так.

— Миша, успокойся. Давай чаю попьём. Усвой эту новость, переживи её. Не принимай поспешных решений. Смотри, что я из Ялты привезла! — и она выложила на стол горку персиков.

— Из Ялты! Как прямо Стёпа Лиходеев…

— Я смотрю, ты начитался «Мастера».

— Начитался. Больше всего на свете я теперь хочу поставить по этому роману спектакль. И чтобы ты играла Маргариту.

— Ладно тебе, Мишенька. Маргариту! Садись–ка чай пить.

— Нет, я обещаю тебе! Клянусь, ты будешь играть Маргариту.

Выпили чаю с персиками. Мишка захотел остаться на ночь.

— Лучше тебе сейчас домой, а завтра возвращайся на дачу. Я к тебе туда приеду. Хоть до тридцать первого. Хочешь?

— Да. Я буду ждать. — обрадовался Мишка.

— Я постараюсь быть десятичасовой электричкой. Высплюсь и приеду.

Утром двадцать четвёртого августа ветер разогнал тучи. Под предлогом возобновления лета Мишка вернулся на дачу. Он приехал рано утром, прибрал в доме, и побежал на станцию к приходу десятичасовой электрички. Тая десятичасовой не приехала. В следующей её тоже не было. Не было и еще в двух. Часа в три Мишка испугался — а вдруг пропустил, не узнал её в очередном наряде? Побежал на дачу. Пусто. Вернулся на станцию, заодно зашёл на переговорный пункт и позвонил ей домой. Номер не отвечал. Он совсем растерялся. Что делать — искать её в городе или ждать здесь? Решил ждать. Предпоследняя электричка пришла без Таи. Стемнело. Последняя должна была прибыть в полдвенадцатого. Мишка дождался и её, но Таи там не было.

Вернувшись со станции, Мишка увидел такси, из которого выходила Тая. Галина Петровна, разбуженная звуком мотора, стояла в розовой ночной рубашке на резном балкончике своей дачи. Чета Семёновых, не зажигая света, прильнула к окну веранды. Нюра наполняла ведро у колонки, свернув шею в сторону полночной гостьи. Вода лилась через край.

Мишке было плевать на соседей. В конце концов, она его жена и мать его ребёнка. Такси уехало. Они обнялись.

— Таюшка, что случилось? Я целый день на станции… Ждал…

— Пойдём в дом.

Тая ничего не объяснила толком, только сказала, что у неё были неприятности средней тяжести, которые уже закончились.

Тихая, тёплая, последняя неделя лета прошла счастливо. О прошедших своих неприятностях, как Мишка ни допытывался, Тая молчала.

Осенняя мокрая тревога закрыла ставнями окна дачных домиков, загнала в зимние депо бочки с квасом и пивом, наполнила деревню печным дымом, а город — возвратившимися с каникул школьниками. Начался десятый выпускной класс.

Мишка привык к полупустой квартире, ждал, волнуясь, переезда и всё никак не мог дождаться.

Перемены произошли не только в обстановке дома. Мама бросила работу. Варвара Кимовна Пак приходила к ней ежедневно. Мишка, возвращаясь из школы, замечал в прихожей её крошечные туфли, ботики, а когда выпал снег — дутые финские валенки, купленные на барахолке взамен прежних, обычных. Не исключено, что этакую роскошь гражданка Пак позволила себе с выплаченных мамой гонораров.

Продали дачу. Мишке объяснили, что надо платить взнос за новую квартиру. Купила её Галина Петровна для женатого сына. Увидев Галину Петровну в городской квартире посреди зимы, Мишка даже не сразу узнал её. То ли зимний городской её образ столь разительно отличался от летнего дачного, то ли мозг на зиму вычищал её из списков.

Мама угощала Галину Петровну на кухне чаем, в их разговоре преобладало слово «прирезать». Мишка было испугался, но речь шла всего лишь о том, что правление дачного кооператива не разрешает прирезать их участок к участку Галины Петровны.

Бабарива и Дедамоня перестали ссориться. Речи кухонной радиоточки почти уже не отличались от крамольных речей «Спидолы», и Бабарива признала своё поражение в идеологической борьбе.

Папа неожиданно начал выдавать сыну на карманные расходы по двести рублей в месяц, сопровождая каждую выдачу словами: «Гуляй, сынок!».