Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

— Ты слишком хороша для одного мужчины. — (Да, это, пожалуй, довольно приемлемый тон). — Поэтому желаю тебе, чтобы ты своей неувядающей красотой радовала хотя бы тех мужчин, которые того заслуживают.

— Ого, да ты никак ударился в богему! Тебе это больше идет…

Обязательные классные насмешки отзвучали — вот стоят они лицом друг к другу с бокалами в руках, и что-то тихое, нежное пролетело над ними. Потом опять в глазах Мариана появилось замешательство — он чувствовал себя третьим лишним, отчего, пожалуй, не прозвучал и его тост.

— Вместо тоста, — поднял он бокал, — у меня к тебе одна просьба, и так как она — единственная, очень прошу ее выполнить: будь счастлива!

У Ивонны дрогнули губы.

— Вы были оба такие чудесные, мальчики, я буду скучать но вас… А теперь — до дна!

— Разве теперь мы не такие же? Мы будем становиться все чудеснее, но как ты об этом узнаешь? — Мариан налил всем, но у него не было такого опыта с шампанским, как у Камилла, и немного вина пролилось.

— Об этом я узнаю самое позднее через пять лет. Когда я прощалась с Робертом Давидом, он заставил меня клятвенно обещать, что в июне пятьдесят второго года я буду в шесть вечера в «Астории», как штык, даже если мне придется плыть хоть с Огненной Земли!

Попивая шампанское, посидели, пошутили, как, бывало, в гимназические времена. Мариан воспользовался первым же удобным случаем, чтобы подняться. Ивонна обняла его — если надо, она еще перед отъездом через Ника добудет для него обещанные доллары.

Камилл проводил его в прихожую.

— Что ты начал говорить, когда пришла Ивонна? — понизив голос, спросил Мариан.

— Да я не помню… — Только помню-то я прекрасно, все это время я думал о Павле. Но после исповеди Ивонны такого нерыцарского решения я принять не могу; нет смысла противиться судьбе… Да и Павла этого не заслуживает, Я ведь ее люблю…

Он чуть не сказал это Ивонне, когда вернулся в комнату.

На лестнице затихли шаги Мариана.

Камилл и Ивонна посидели молча — тишина, оставшаяся после ухода Мариана, застигла их врасплох. Это молчание нуждалось в сердечных словах. И вот у Ивонны на лбу прорезалась решительная морщинка: только не растрогаться! Холеной рукой она смущенно играла бокалом,

— Думаю, тебе понятно, — начала она наконец с напускной жестокостью, — что этак я не успею обегать весь класс на прощанье… Тут, кажется, уже ничего нет? — она посмотрела бутылку на свет, Камилл долил ей и хотел послать за следующей, но Ивонна решительно остановила его. Заставила себя изменить тон.

— Когда ты спутался с тетей Миной, это был такой гол, что его не взял бы даже Пирк. Шапку долой, ты мне понравился, только, признаться, поздновато, Я знаю — вы оба на моей совести…

На твоей совести и то, что у меня произошло с Павлой, хотелось сказать ему, но он промолчал.

— Я тебя здорово обидела, Камилл, но что поделать, коли уродилась мерзавкой…

Он успокоил ее примиряющим жестом.

— У меня морозец по спине пробегает, как подумаю, что послезавтра уеду — быть может, навсегда, Камилл! Это не чепуха — так вдруг перевести стрелки и двинуть куда-то по неизвестной колее, совсем в другом направлении… Я родилась в старом Бржевнове, в Страговском саду воровала с мальчишками груши, в Погоржельце мы клали пистоны на трамвайные рельсы и ждали в подворотнях, когда бабахнет, — и вдруг я американская миссис Цигфельд, и бог весть, что будет дальше…

— Такие девушки, как ты, не пропадают, Ивонна. Им всегда вовремя удается перевести и другую стрелку…

Она посмотрела на часы.

— Отъезд за океан мне представляется жирной чертой под столбцом цифр, Камилл. Вероятно, мне следовало бы подсчитать их и взвесить, да что-то не хочется… В этом столбце не хватает рубрики «выдано»… — Она смотрела ему в глаза прямо, не уклоняясь.

В чем дело? — встревожился Камилл.

Она встала, обняла его на прощание и поцеловала долгим, полным чувства поцелуем. Почему она не целовала меня так, пока… Вдруг она привычно прижалась к нему, дыхание ее участилось. Отстранилась лицом, в глазах — искорка возбуждения.

— Ты дома один?..

Его сердце забилось — вот оно то, к чему он тщетно стремился все эти годы, когда горел к Ивонне, словно пучок соломы… Но тут в нем что-то воспротивилось: такое предложение — по ее кодексу чести — просто заменяет пожатие руки на прощание… Нет, ему нет нужды принимать из милости запоздавший дар, тем более что он влюблен в Павлу…

— К сожалению, мама дома… — соврал он, хотя тут же и подосадовал; но слово не воробей — вылетит, не поймаешь…