Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

Мариан уложил в чемоданчик последние мелочи. Через четверть часа надо спуститься в вестибюль, если он хочет вовремя добраться до вокзала: два-три такси всегда дежурят у подъезда.

Как глупо, что они навязали мне это… И Роберт Давид… Не впадает ли он преждевременно в детство? А может, просто у меня никогда не было должного чувства товарищества к нашим? Или мой мир не только сужен, но (в этом немножко стыдно признаваться даже мысленно) лежит совсем в иной плоскости, несколько выше, чем их?

Уговаривать Ивонну вернуться? Да ведь это курам на смех, взрослая женщина, знала, что делает, когда девять лет назад покидала Прагу. Тем лучше знает она это теперь. Пускай сама решает. И вряд ли она обрадуется, если в ее жизнь встрянет, быть может, уже полузабытый однокашник и попытается направить эту жизнь по этакой коллективно выработанной программе. А где-то совсем глубоко, под этими соображениями, неохотно признаваемый коготок сомнения: ведь Ивонна много лет жила с человеком какой-то загадочной профессии, это Мариан знает от Миши. Пускай подобные вещи противоречат самой натуре Ивонны, но можно ли так уж наверняка исключить, что она принимала — и даже принимает — в делах этого человека какое-то, пускай всего лишь пассивное, участие?

Пятнадцать минут прошли — аккуратно упакованный чемодан все еще стоит у двери на низкой подставке для багажа, обитой латунными полосами. Мариан полистал книжечку с расписанием поездов: скорый на Мюнхен, где пересадка до пограничного чешского города Хеб, отходит через два часа. Отлично, можно еще часок погулять по набережной, дойти до места, по которому вчера мы ходили под руку с Люцией, будто парочка юных влюбленных…

Ивонна перевернула листок настенного календаря, на котором отмечала дни работы и выходные. Уже май… Пошел четвертый месяц, как Ник не возвращается из Питтсбурга — и забывает слать деньги, если не для меня, так хоть для Моники. Что с ним такое: обеспамятел после автомобильной катастрофы, вернулся к законной супруге, нашел другую, умер? Нет, такие люди, как Ник, компенсируют свою ничтожность тем, что живут долго. Да улетел ли он вообще в Штаты или живет себе где-нибудь в Германии с новой, еще не примелькавшейся публике, прелестной, а главное, состоятельной партнершей? В стране еще зияет брешь после шести миллионов убитых. Пенсии вдовам павших гренадеров высоки, потенциальных супругов не хватает. И вот какая-нибудь осиротевшая Гретхен или Лизелотта из богатенькой семьи терпеливо ждет, когда этот мужественный суперамериканец с именем кинозвезды, Ник Марло, вернется из Питтсбурга после развода с женой, окончательно выкупив себе свободу. Что же до таинственной миссии во время войны и после нее… Да нет, бывший мой дорогой Никушка, скорее всего, ни на какой секретной службе в армии ты не состоял, просто такая версия давала тебе возможность свободно и бесконтрольно заниматься своими непонятными делишками…

Моника, у тебя был эффектный папочка… Какой он был?

Последнее письмо того упорного чудака, баррандовского звукооператора… Что он, в сущности, за человек?

«…Одну вашу фотографию я для порядка оставил в архиве; остальные, каюсь, украл. Иной раз поздно вечером, перед тем, как лечь спать, раскладываю их на столе — и остаюсь наедине с Вами. Красивое лицо в современном стиле — и все же есть в нем что-то вечное. Это свойственно всем „роковым женщинам“, такими, вероятно, были Роксана и Клеопатра, в те минуты, когда образы их возникали в воображении поэта. Торжествующая, благословенная, святая и грешная. Если б дано мне было сотворить вечную Ивонну — какой душой наделил бы я ее? Ничего о ней не ведаю. Но и она ничего не ведает о своей душе. Ее душа во всем — в нежном изгибе локтя, во вдохновенной линии ноги, в прихотливом буйстве волос. На Вашем снимке нет и намека на печаль — и все же что-то тоненько звенит еда-ли, словно наплывающая мелодия — так из-за горы приближаются деревенские похороны. Что-то говорит мне — похоронная процессия, быть может, уже дошла до места, и моей Роксане стало необходимым хранилище души, в котором она могла бы укрыть свои печали…»

От этих писем все больше чувствуешь себя бараном перед новыми воротами… Этот человек, видать, выбрал не ту профессию… Звукооператор с душой поэта… Он меня до чертиков идеализирует. Однако умеет затронуть слабую струнку — одинокая женщина на чужбине, и ей все чаще снится родина…

«…Иной раз, глядя на Ваш портрет, я пытаюсь понять, как Вы относитесь к совокупности всего того, что составляет родину, — и тогда наваливается на меня (быть может, совсем неоправданно) какая-то не поддающаяся определению тоска — за Вас. Я не жил, как Вы, долгие годы на чужбине. Но представляю себе, вернее, чувствую, что наша родина — не просто знакомые из географии очертания вытянутого в длину сердца Европы. Мне кажется, родина— это десятки, а может, и сотни незаметных корешков, которыми человек привязан к родной земле, которые соединили его с ней еще до рождения; через них он, сам того не сознавая, вбирает из недр земли то главное, живительное, что и формирует потом его душу именно в таком, и никакой ином, виде. Перервать эти связующие капилляры — значит оборвать связь с людьми, с друзьями, с некоторыми уголками родной природы, а ведь у каждого из нас есть такой уголок, приросший к сердцу. Покинутая родина — это и покинутые любови…»