Геннадий Комраков - Прощай, гармонь!

Из-за холма выплыл косяк гусей. Птицы летели низко, не ожидая встречи с людьми. Но вот вожак увидел нас, тревожно загоготал и, быстро-быстро отталкиваясь крыльями, почти вертикально пошел вверх. Строй косяка сломался. Гуси загорланили, в беспорядке набирая высоту. Самый момент стрелять бы… Никто даже не взглянул на ружья.

Молчаливая беда поселилась на Нечане. И только Шигорин говорил. Симочка стал вдруг смелым, в голосе его, обычно тусклом, каком-то скрежещущем, появилась твердость.

— Не-ет, — говорил Симочка, — братец не помилует. Они вдвоем-то за сезон большие деньги зашибали! С аккредитивами домой ездили… А впрочем, — остановился на мгновение Шигорин, парализованный неожиданной мыслью, — может старшой и рад будет? А что? Ведь теперь Васькина-то доля ему достанется, а? Вась-ка-то один, как перст, деньги-то старшому достанутся…

— Ты замолчишь или нет? — грозно спросил Симочку Вовка Ощепков. — Ты хочешь, чтобы я тебе шею свернул? Или не хочешь?

— Но-но, — попятился Шигорин, — потише, потиш-ше… Видал я таких. Взвился! Что ты понимаешь? Я бухгалтер, знаю, что такое деньги…

— Зомолчи! — взревел Ощепков, поднимаясь. — Угроблю, сволочь! В тюрьму пойду, не пожалею!

…Через час, может быть, через два часа — кто считал? — спустился к нам дядя Саша. Лицо его было серым и волосы серыми от седины, которой мы почему-то раньше не замечали. Мы все смотрели на него, ожидая, что он скажет, но дядя Саша молча взял с плота несколько шашек аммонала и детонаторы, отмотал запального шнура.

— Пойдемте, помогите… захоронить нужно Васятку, — сказал он, не оборачиваясь, после длительного молчания.

— А как же с актом? — подоспел Шигорин.

— С актом? — сумрачно переспросил десятник, подняв на Симочку холодные глаза. — Будет акт… Пойдемте.

Васька лежал теперь с закрытыми глазами, а под головой у него была свернутая телогрейка старшего брата. Но самое главное, на Ваське был пояс. Широкий верхолазный пояс с цепями и ременными петельками для инструмента. Мы сразу узнали его, пояс десятника. Дядя Саша лазил с ним на знаки проверять надежность крепления укосин, проверять работу Васьки. Дядя Саша сам сделал этот пояс из лосиной шкуры, мягкий и очень надежный пояс…

— Вот так, Шигорин, — задумчиво сказал десятник, — пиши акт — с поясом он упал. Понял? Пиши — сам Васька виноват… И никогда, Шигорин, не строй на одной беде другую. Василию твой акт не поможет, не воскреснет он. Понял?

Симочка резко вскинул голову, обвел всех нас взглядом, и в глазах его сверкнуло торжество: а я мол, что говорил!

— Я, конечно, все понял, Александр Николаевич, — сказал Симочка деланно равнодушным голосом, — но если меня спросят в соответствующих инстанциях, то я буду вынужден…

— Никто тебя не спросит, слизняк! — в голосе десятника звучало такое презрение, слышалось такое превосходство, что Симочка как-то сник, стал незаметнее.

— Дядя Саша, — подал голос молчавший до этого Гречка, — а пояса не нужно… Ничего не нужно, дядя Саша. Пускай так… Я не могу обманывать. — И Гречка заплакал. Плакал он обыкновенно, шмыгая носом и рукавами свитера вытирая слезы. Он забыл, что он начальник, он забыл всякие ненужные сейчас слова: авторитет, подчиненные, ответственность…

— Ничего не нужно, дядя Саша. Пускай так, — повторял Гречка сквозь слезы.

— Замолчи, дуролом! — прикрикнул на него десятник, прилаживая детонатор к запальному шнуру. — Отходите, рвать буду…

Над холмом загремели взрывы. В воздух метнулись комья навечно смерзшейся земли. Кисленько запахло взрывчаткой…

Тело Васьки, завернутое в толстый брезент, бережно положили в неглубокую могилу. Из комля кондовой лиственницы я вытесал пирамидку, скромный деревянный обелиск. Вовка Ощепков из желтой консервной банки вырезал звездочку. Поверх маленького холмика наложили плитняка. Без камней добудут Васятку песцы…

Уже время клонилось к вечеру, а мы все не могли уйти от могилы. Мы сидели и курили, и молчали. Гречка уже не плакал, он так и не дал составлять фальшивый акт. Гречка сказал, что пускай будет то, что будет. Но мы-то знали: он не виноват. И еще мы знали, что будем защищать Гречку.

— Да-a, тайга-а, — неожиданно протянул дядя Саша. — Тайга, она, как море, чуть зазевался — зверем бросится… А человек — он на то и человек, чтобы не поддаваться. По дурости везде можно сгинуть. Эх, Васятка, Васятка!.. Брательник… Не уберег. Не уберег.

Мы уходим. Уже в излучине реки, когда вот-вот должен был скрыться за поворотом знак, через толщу снежных туч пробилось солнце. Низкое, осеннее солнце, багровое перед ночевьем. И в лучах его заалели тесаные бревна пункта, закровянел деревянный обелиск над Васькиной могилой. Такие обелиски, с жестяными звездочками, изредка встречаются на безмолвных утесах полярных островов, по берегам порожистых рек. А иногда встречаются темные от времени кресты, поставленные еще раньше. Они не гниют в краю, где неведомо тление. А может быть, Арктика хранит их для острастки?