Ибрагим Рахим - Судьба

Ну нет, этого от него не дождутся. Этого он не сможет сделать. Он был согласен с Надировым, что давно пора свести в одни руки и разведку, и освоение промысла, и добычу газа, потому что иной раз труднее согласовать точки зрения на проблему, чем решить ее, а еще труднее мобилизовать силы и средства… Пески канцелярщины вдруг становились непроходимее песков пустыни… Но отыгрываться на разведке!..

Он шел и готовил целую речь в защиту разведчиков, с которыми сам начинал свою рабочую жизнь. Путь их был неторным и уже хотя бы поэтому нелегким. От Гиссарского хребта до Аральского моря проходили они, окруженные смерчами сухих желтых бурь и не менее ураганных речей недоброжелателей… Они искали в раскаленных недрах пустынь и умирали на геологической карте Азии, расстеленной на полу. Он знал одного такого великого человека. Может быть, от него взяла начало легенда о том, безымянном, найденном под карагачем с кусочком серы в руке? Но у этого было имя. Его многие знали…

Чабаны угощали разведчиков солоноватым чаем и расспрашивали о том, с кем встречались год и два назад. Но вместо него пришел другой, его ученик, прозванный Черный — так его обожгли и опалили ветры Кызылкумов. Он разговаривал с караванбаши о святых огнях в пустыне и отправлял со своего пути коричнево-зеленоватые минералы, пахнущие нефтью. Иногда земля, поднятая из глубин, была кофейного цвета, а то и совсем темной, почти такой же, как лицо геолога. Тогда еще не думали о газе, но уже знали, что пустыня таит в себе клады. Многие торопили, требовали, как Надиров, глубокого бурения. Разведчики не хотели рисковать, но, чтобы найти многие миллиарды завтра, им требовались миллионы сегодня, а миллионов не давали, страна залечивала раны войны, и люди отдавали делу энтузиазм, помноженный на любовь, свои жизни, бессонные ночи, мечты…

Зимой пробивались в глубь песков санные караваны на тракторных сцепах, не зная, вернутся ли они назад. Люди не спрашивали себя об этом. Пришла пора не ругать их, а воздать им должное. Пришла пора посмертных признаний и наград. В тяжких потемках пустыни они пробурили сотни километров скважин, не меньше, чем прошли по пескам ногами… Их информацией сегодня живет научная мысль, обгоняющая время, наносящая на белые планы пустыни линии будущих дорог и квадраты поселков, но высшая слава должна достаться тем, кто сделал первые шаги в потемках…

Так думал Бардаш, шагая солнечными улицами Ташкента, на которых второй раз за лето цвели розы.

Сколько лет он не был тут?

А город не ждал, город менялся… Асфальтировались улицы, на углах сверкали стеклом новые кафе, а по крышам их, как цветы, распускались веселые названия. Бардаш читал и улыбался. Вырастали деревья… Вот здесь на студенческом воскреснике они сажали акации. Тогда же поставили и эти уличные фонари с белыми шарами. Они стоят и стоят, а деревья растут и растут, и уже переросли фонари, и окружили их ветвями и листьями. Вон там и там пришлось выстригать место для белых шаров, но новые веточки закрывают их гущей мелкой листвы.

Да, не узнаешь города с первого взгляда.

И только мальчишки в мокрых трусиках все так же прыгают с железных перил моста в мутный Салар. Но это были уже другие мальчишки.

Далеко же он ушел, однако! Очень уж захотелось пройтись по городу ранним утром… А теперь настал рабочий час, наполнились автобусы до отказа. Толпы на остановках рассосались…

Бардаш вдруг спохватился и переставил часы. Ведь в Ташкенте начинали жизнь на час раньше! Он заторопился, но мысли о прошлом еще не оставляли его.

Вспомнилось, что на его веку ташкентцы проверяли часы по выстрелу крепостной пушки. Каждый полдень она грохотала со стены. Когда-то, при царе Горохе, это делалось для устрашения населения, но население привыкло к ней и говорило: «Ага! Пушка! Пора идти молиться. Уже двенадцать». Никто не пугался, человек все приспосабливает к своим нуждам. Теперь на каждом углу, в каждом сквере висели электрические часы, и пушка давно умолкла, возможно, стала музейной реликвией…

Бардаш помнил еще и Пьяный базар на площади, где сейчас, излучая спокойное кремовое сияние знойного камня, стоял театр имени Навои, цвели розы, и струи фонтана падали дождями в бассейн, окутанный прохладой. Тут теснились лавки и чайханы, где можно было выпить и закусить, воздух тут был пьяным, воздух забыл о трезвости, хотя сытно пах закуской, бараньим салом, луком. На его глазах ломали все эти лавочки… Рухлядь рассыпалась, и пыль летела над городом…