Ибрагим Рахим - Судьба

— Конечно. Организм молодой, крепкий. Стыдно смолоду не добиться того, чего хочешь, — ответила ей Зинаида Ильинична по-узбекски.

— И деревья, и птиц?

— Конечно.

— И облака? И звезды? — спрашивала она как маленькая.

— Всё.

— И себя я увижу в зеркале?

— Это тебе принесет только радость. Не бойся.

— Буду знать, куда ступает моя нога.

— А сейчас давайте чай пить. Помните, Бардаш, мое клубничное варенье? Вы съедали по банке, когда я приносила в общежитие.

— Его варила ваша мама, кажется.

— Теперь варю я.

Они еще о чем-то говорили, что-то вспоминали свое, шутили, смеялись, а на лице Оджизы не мерк отсвет счастливого ожидания. Завтра! Завтра! Пройдет ночь, и она переступит порог дома, куда людей вводят за руку и откуда они выходят без посторонней помощи. Маленькой мать рассказывала ей разные сказки — страшные и чудесные. Все их она понимала, и когда безнадежная тоска охватывала ее в минуты одиночества, она отыскивала доброго волшебника и он открывал ей глаза. Она играла в зрячую. Как зрячая ходила по саду, наклонялась к цветам, разговаривала с веточками черешни и с ягодами, которые нарочно оставляла в укромных местах. Но однажды она долго шепталась с двумя ягодками, сережкой висевшими на тонком прутике у забора, а потом протянула руку, чтобы попрощаться с ними и рука ее ничего не нашла. Кто-то, может быть, даже мать, сорвал ягоды, не зная, какой удар наносит Оджизе. Она опять почувствовала себя слепой и еле дошла до дома… Чуда не было. Больше она не обращалась к волшебнику. Никогда.

А теперь снова вспомнила о нем.

Добрый волшебник, проснись, не опоздай. Оджиза откроет глаза, чтобы увидеть свет… Свет, а не только темень, темень…

Утром через весь Ташкент они поехали в городскую больницу, где заведовала глазным отделением Зинаида Ильинична. Их везло какое-то большое сооружение, больше самолета, в нем было много шумного, меняющегося народа, а над крышей его изредка что-то потрескивало, и называлось это непонятное едущее, потрескивающее, говорливое нечто — троллейбус. Так сказал, наклонившись к самому уху Оджизы, Бардаш-ака.

Было еще рано, и в одном месте навстречу попалась поливальная машина. Ее усы, задевая траву и стволы деревьев, шумели, как ниспадающие струи фонтанов на площади Навои. Скоро она увидит и эти фонтаны, и эту машину, и этот троллейбус. Над ее головой люди говорили о строгом профессоре, о футбольном матче, о ленивом мальчике, который не хотел даже подмести двора, убегал на реку или на Комсомольское озеро купаться, о новом кинофильме про веселых девчат. Скоро она увидит и Комсомольское озеро, и веселых девчат, и кино, ведь она не была там ни разу.

— Вставайте, Оджизахон, мы приехали.

— Уже?

— Разрешите, пожалуйста.

Бардаш-ака взял ее за локоть, и они пошли. Люди, кажется, уступали им дорогу, затихая… И в этой тишине им, наверное, было слышно, как колотится сердце Оджизы.

Они прошли по асфальту, потом по деревянному мостку через какую-то канаву и оказались в тени больших тополей. «Я буду вашей тенью, моя Оджиза», — сказал Хиёл. Она увидит тень…

Голова Оджизы кружилась.

— Не бойтесь, — понимая ее состояние, сказал Бардаш.

Они подошли к воротам больницы, когда от белого ее забора отделилась грузная, закутанная в платок, неприветливая женская фигура и загородила им дорогу. И прежде чем Бардаш успел о чем-то спросить незнакомку, Оджиза вскрикнула:

— Мама!

Мать сна узнала по шагам, воздуху, окружавшему только одну ее на свете.

— Мама! — повторила Оджиза шепотом.

Та протянула руку.

— Идем со мной, доченька.

Оджиза стояла на месте.

— Вы жена Халима-ишана? — спросил Бардаш.

— Кто это с тобой? — спросила та у дочери, беря ее за руку.

— Это самый добрый человек, — ответила Оджиза, а губы ее дрожали от неожиданности и, кажется, страха, — Бардаш-ака.

— Скажите, апа, — начал без объяснений Бардаш, стараясь поддержать Оджизу, чтобы непредвиденное препятствие не сломило ее, — если Халим-ишан так хорошо знал об этой больнице, что прислал вас сюда стеречь дочь, почему он сам не привез ее для лечения? Разве вы не хотите вернуть ей…

— Идем! — властно перебила его мать Оджизы, рванув дочь за руку.

Оджиза отошла к забору, она искала опору рукой, наткнулась на решетку и села возле нее на каменную полоску фундамента.

— Дайте мне поговорить с моей дочерью, — потребовала мать.

— Помните, Оджиза, нас ждут в больнице, — сказал Бардаш.

«Я дам тебе поговорить с нею, но ты не уведешь ее», — подумал он, отходя и останавливаясь за газетной витриной. От волнения он никак не мог прочесть даже заголовков, рука не сразу нашла сигарету…