Ибрагим Рахим - Судьба

— Скажите, Сурханбай-ата, — спросил он старика, — вы слышали, есть ли на Огненном мазаре священное захоронение?

Сурханбай усмехнулся, пожевал губами.

— Если меня спросят, кто первым попадет в ад, то я отвечу — ишаны и муллы. Жаль, что даже для них нет ада! На Огненном мазаре, сынок, похоронены только кости баранов, из которых сварили плов богомольцы…

Алишер остановился у вокзала, как просил старик.

— Расскажите людям о себе, — сказал Бардаш, прощаясь.

Сурханбай протянул ему обе ладони.

— Эти руки, сынок, ничего не боятся, они нажили много волдырей на работе. Они только боятся остаться без дела… Я смогу работать столько, сколько может человек.

— А если что-то не выйдет, напишите мне по этому адресу, — Бардаш вырвал листок из блокнота, и Сурханбай бережно заткнул его в поясной платок.

— Рахмат…

Он приложил руку к сердцу и низко поклонился, насколько позволяла ему старая поясница.

— Не пойду я арбузы возить, — сказал Алишер, отъехав от вокзала. — Разве там такого старика встретишь? Всемирный странник!

— А Хиёл обидел его, — сказала Оджиза.

— Он обидел Хиёла раньше… — задумчиво сказал Бардаш. — И непоправимо.

— Что же будет теперь?

— Вы откроете глаза, посмотрите на Хиёла. И если он вам понравится, то сами решите…

Оджиза улыбнулась, а глаза ее смотрели вперед, не замечая ни пятен уличных фонарей, ни плывущего света встречных фар.

Утром, по дороге в обком, Бардаш обдумывал, с кем и как отправить Оджизу, а в обкоме ему сказали, что его немедленно вызывают в Ташкент, в ЦК. Сарваров уехал в Навои, на стройку химкомбината, и Бардаш так и не узнал, зачем вызывают. Но зато Оджизе, конечно, повезло… Над ее судьбой определенно витал аллах!

И она этого заслуживала.

— Мы летим в Ташкент.

— Когда?

— Сегодня.

Оджиза тихонечко села на край стула. В ней боролись страх и надежда, которая неожиданно приблизилась, подошла вплотную.

Так она сидела и в самолете, тихая, затаившаяся. Может быть, оттого еще, что не понимала, где она и что вокруг происходит. Она слышала только шум винтов, только шум. Самолет летел пока еще невысоко над землей, были видны и деревья, пересекающие поля, и тени от них, и крыши домов, поросшие сухой травой. Уже осталось позади блюдце водохранилища, а бойкая бортпроводница все говорила, перескакивая через запятые и точки, как будто в воздухе они стали не обязательными.

— Справа высотомер, слева сигнальный аппарат. Когда красный свет потухнет, можно будет курить и ходить, когда зажжется — надо застегнуть привязные ремни перед посадкой. Мы пролетим над городом Навои и совершим посадку в Самарканде. Желающие могут получить свежие газеты и журналы…

«Да, кишлак Кермине уже умер, на его месте родился город Навои, и молодым старый Кермине даже не приснится», — думал Бардаш.

Оджиза смотрела на бортпроводницу так пристально, точно видела ее голубую пилотку и черные, блестящие, как смородина, глаза.

— Вас что-то интересует, джан? У вас есть ко мне вопрос?

— Нет, апа, — прошептала Оджиза. — Вы все сами сказали.

— Если я вам потребуюсь, кнопка слева…

— Мне хорошо, — сказала Оджиза.

Ей казалось, что она прозреет, как только ступит на ташкентскую землю. Тогда она снова увидит мир, в котором родилась, увидит Хиёла. И она улыбалась самой себе. Через круглое окно величиной с тюбетейку проникали лучи настоящего солнца и касались лица Оджизы. Она не видела окна, но лучи щекотали ее, и она спросила Бардаша:

— Что там, внизу, Бардаш-ака? Посмотрите в окно.

Бардаш прижался лбом к иллюминатору.

Солончаковая пустыня лежала под крыльями самолета, как сморщенная сыромятная кожа. Вдалеке на ней шевелились черные точки, как будто бы поезд шел навстречу. Скоро они превратились в ленты, похожие на московские электрички, идущие одна за другой.

— Сейчас внизу газопровод, — сказал Бардаш. — Мы как раз летим над ним…

Глаза Оджизы по-прежнему смотрели вперед, они не повернулись к окну, но, может быть, мысли ее нашли среди строителей, там, далеко внизу, Хиёла и остались с ним. Она вздохнула… И долго молчала.

— А сейчас?

— А сейчас мы летим над Навои. Ох, как много тут минаретов!

— Минаретов? — удивилась Оджиза. — Зачем же в новом городе минареты? Их строили ханы.

Бардаш улыбнулся.

— Это особые минареты. На минаретах, которые строили толстобрюхие ханы, аисты вьют гнезда, а на эти аист даже не сядет. Если сядет, сразу превратится в шашлык. Это трубы заводов.