Ибрагим Рахим - Судьба

Лицо Оджизы сияло и смеялось от радости. Ведь она увидит и минареты, и трубы, и все, о чем рассказывал ей Бардаш. Эта радость ждала ее. Для чего же иначе они летели? Для чего ее, маленькую капельку, захватил, закружил и стремительно понес вперед бурный поток жизни?

С этим выражением счастья на лице она заснула, а Бардаш думал: с малых лет ее приучали пять раз в день молиться, читать стихи из Корана перед сном, произносить имя аллаха, перед тем как подняться с постели, и перед каждой работой. С Малых лет она готовилась подчиниться воле отца в выборе спутника жизни. Всей жизни! Религия называет мусульманскую женщину пленницей четырех стен, прислугой родителей, рабыней мужа. Даже думать о воле и любви — грех.

И вот она летела в самолете навстречу иной доле.

Врут, что впитанное с молоком матери вылетает только вместе с душой. Конечно, иной раз дохлый, казалось бы уже, пережиток все еще держится в человеке. Держится крепче камня, крепче целой горы. Капли могут пробить камень. Ручьи прорывают себе дороги в неприступных горах. Какой же натиск нужен на предрассудки, на это скопление вековой пыли в клетках характеров? Натиск слов? Нет, не слова переродили Оджизу и придали ей решимость. Человека надо лечить счастьем.

Так думал он, глядя на девушку и на жизнь внизу, туда, где скоро, отрезая уголки полей, приподнимая над собой дороги, переползая через овраги и реки по висячим мостам, протянется нить газопровода. Кудрявясь садами промелькнул Самарканд. Оджиза спала, и Бардаш стерег ее сон. После Самарканда скоро показались жесткие складки гор. Вон и ворота Тамерлана, преграждавшие когда-то завоевателям путь к городу. Теперь немало придется тут повозиться Ване Анисимову, и Сереже Курашевичу, и Хиёлу… Нелегкий кусочек.

В складках гор пряталась зелень. Она осталась, как след воды, пробежавшей весною. Доброе не пропадает…

Вот уже проплыла и зеленая звезда Джизака. Поля и деревья окружали необжитый холм. Джизак — спаленное место, а тут — все зеленеет. Народ привел в Голодную степь воду, она дала жизнь. Может быть, пора переменить и название места? Нет, не стоит… Название хранит историю долгой борьбы…

Голодная степь плыла все шире, от горизонта до горизонта. Хлопок здесь уже рос, а деревья еще не успели вырасти. Есть вода — вырастут и деревья. Землю надо лечить водой…

И всюду земля хранила человеческий след и почерк. Вон веселый тракторист стремительно разворачивался на закраинах поля, распахал их все вензелями. Может быть, спешил к девушке! Вон краснеют железные крыши Янгиюля… Вон, как застекленные, сверкают рисовые поля.

Стюардесса сказала, отвечая на чей-то вопрос:

— Скорость самолета — пятьсот километров в час.

— Ползет, как черепаха, — недовольно проворчал кто-то за спиной Бардаша.

Конечно, для некоторых это была уже не скорость. За три с половиной часа на реактивных самолетах попадали в Москву. Что ни говори, люди избаловались…

Бардаш усмехнулся и пристегнул ремень Оджизы, девушки, которая впервые поднялась в небо, доверившись крыльям самолета. А если бы не эти крылья, она пошла бы пешком… Потому что у нее были такие крылья, о каких мечтать и мечтать ворчунам.

Они шли вдоль бесконечной стеклянной стены нового аэропорта, и радиоголоса все время гремели над ними:

— «Ту-104» отправляется по маршруту Ташкент — Москва…

— Из Дели прибыла «Принцесса Кашмира»…

— Рейс Ташкент — Кабул…

Столица жила своей жизнью.

Пересекая одетую в асфальт площадь, чтобы выйти к остановке автобуса, Бардаш взял Оджизу за руку, и вдруг она остановилась.

— Что это?

Сквозь асфальт прорвалась травинка, и Оджиза нашла и услышала ее подошвой.

— Это травинка, — сказал Бардаш. — Она пробила каменный покров… Хочет жить…

Оджиза кивнула, а он подумал, что и она, как эта травинка, рвалась к жизни.

Дежурный в гостинице сказал:

— Для всех номеров нет… А для вас есть… Бухарские огнеробы! Пожалуйста. Когда дадите нам газ?

— Из айвы варенье будете варить уже на газе, — улыбнулся Бардаш.

Оджиза сразу приникла к подоконнику раскрытого окна на пятом этаже гостиничного номера. Она слышала и высоту, словно в самолете. Внизу, визжа, тормозили автомашины. И, как поезда, грохотали трамваи.

— Здесь вы подождете меня, — сказал ей Бардаш.

С того момента, как его вызвали, он волновался: зачем? И о чем бы он ни говорил в дороге, чем бы ни отвлекался, этот вопрос не отступал. Может быть, недовольны результатами бюро? Но тогда почему его, а не Сарварова? Может быть, опять хотят ругать разведку и его подтянули, как тяжелую артиллерию, чтобы он открыл огонь от имени эксплуатационников?