Михаил Воронецкий - Новолунье

Тетка Симка, обычно такая неторопливая, теперь проворно носила из кути на стол тарелки, вилки. Емельян, которого в наших деревнях звали просто Амеля, а кое-кто из его недоброжелателей — Амелей-дурачком, большим карманным ножом пластал шматок сала. Тяжелые круглые плечи его бугрились под черной суконной гимнастеркой. Мясистое красное лицо с голубыми глазами двигалось каждым мускулом, двигались и жесткие, слегка курчавые вороные волосы над большим, скошенным назад лбом.

Тетка Симка, относившаяся к мужчинам с заметной небрежностью, для Емельяна делала исключение. Она его уважала за осанистость, сдержанность и говорила о нем, что он себе цену знает.

— А-а, Минька! — с деланной радостью воскликнул Емельян. — Ты смотри, Серафима, какие гвозди он тебе припер. Не гвозди, а бороньи зубья. Таким чертом враз бревно расколешь. А мы вот, Минька, сделали умнее: подвесили на веревках…

Вмешательство Емельяна разозлило меня, Хотя вообще-то Емельян, с молодых лет друживший с моим отцом, мне нравился.

— Веревка сгниет — и велосипед разобьется, — хмуро сказал я.

— Да и не надолго это, — сказал Емельян самодовольно, — скоро я его заберу.

— Это еще как заберется, — отозвалась из кути тетка Симка.

— А что, не продашь? — повернул бычью шею Емельян.

— Посмотрю на твое поведение.

— Насчет поведения можешь не беспокоиться.

— А может, я сама кататься научусь, — передернула полными плечами тетка Симка.

Емельян всхрапнул, показывая тем самым, что его распирает смех.

— Ты?! Да тебя никакая камера не выдержит. И потом… какое сиденье для тебя надо иметь…

Емельян ушел. И с тех пор я его этим летом у тетки Симки не видел.

История с велосипедом кончилась очень скоро, и совсем не так, как можно было бы предположить. Кончилась она на исходе весны, и уже к середине лета о ней мало кто вспоминал. Но в моей памяти она осталась на всю жизнь; у этой в общем-то смешной и нелепой истории оказался печальный конец — исчез из нашей деревни последний на нашем берегу настоящий хакас Сотка Костояков. Виновником исчезновения Сотки оказался постоялец тетки Симки.

В степи за Мерзлым хутором начиналось строительство новых кошар, тепляков. Появились плотники и каменщики.

Одним из таких плотников и был гость тетки Симки.

Сначала на него в деревне не обратили внимания. Одно только поразило в нем: брюки он напускал на катанки, как на ботинки. В деревне у нас ботинки не носили — и мужики и бабы ходили летом в сапогах, а зимой в катанках. Мужики летом форсили в галифе.

Потом выявилась еще одна странность — гость тетки Симки ни с кем не здоровался. Стали Серафиму тормошить: что это за такая манера — не здороваться с людьми, а та знай себе посмеивается...

— Да плюньте вы на него, чего привязались. Чужой, он и есть чужой, из городу, а у них там с незнакомыми здороваться не принято. И никто на это не обижается.

— Так что ты тогда вожжаешься с ним, если он с людьми здороваться не считает нужным?

— А мне что, детей с ним крестить? Ходит, к велосипеду приценивается. А мне что?

— Приценивается? А почему не берет тогда?

— Не знаю, — ухмылялась тетка Симка, денег, должно, нет.

Подчеркнуто безразлично относился к гостю тетки Симки только Сотка Костояков. Но видимо, это-то и настораживало чужака. Как-то он даже пытался заговорить с Соткой, но тот, чуть подавшись в седле и помахивая нагайкой, ехал на гостя так, как ехал бы он по голой степи. Привыкший повиноваться хозяину, как собака, конь шел на долговязого человека напролом, выгнув шею и нагнув голову. Гость, растянувший было большой губастый рот в улыбке, вынужден был отскочить в сторону так проворно, что шапка слетела с него, оголив потное голое темя. Сотка проехал мимо, не улыбнувшись, не оглянувшись, только темно сверкнули глаза в узких щелках да маленькая коричневая рука, сжимавшая рукоять нагайки, заметно побледнела. Я по своей тогдашней дурости обрадовался даже: знай, мол, наших — это тебе не мимо стариков да старух проходить, не отвечая на поклоны.

Однако нашла коса на камень. Гость тоже не из робкого десятка. Ему бы стушеваться, не бродить по деревне, так нет же, полез на рожон.

Дни устанавливались теплые. Сугробы, подтекая, скоро освободили улицу, и деревенский народ стал вылезать из надоевших за долгую зиму избушек. Старики усаживались на бревнах лицом к ослепительно сверкавшему Енисею. Старухи и бабы сбивались в кучки на берегу, о чем-то оживленно говорили, поглядывали вдоль деревни, будто поджидая кого-то. А кто там может появиться? Какой-нибудь парнишка, сбежавший с уроков, или спешащий на обед чабан, — выгнал отару за тальники, где у забереги в хорошую погоду всегда разбрасывали несколько возов сена, чтобы овцы подкормились на свежем воздухе... Нет, вон кто-то показался верхом. Должно быть, Сотка Костояков. Больше некому. Ну, так и есть — Сотка. Куда же он направился? Наверно, ищет моего отца, а отца сейчас днем с огнем не найдешь. Странная у них дружба. Сойдутся в месяц раз или два. Сидят, курят и молча думают каждый о своем. Хорошо, если за час десятком слов перекинутся. Вроде того: