Михаил Воронецкий - Новолунье

— Иди, — сказала Нюрка, — послушай, что ребятишки поют.

Я подошел и стал рядом с Нюркой. Чуть в сторонке две девчушки, лет восьми — десяти, стоя на сугробе, смеясь, время от времени громко пели одну и ту же частушку:

— Вот язвы, — по-прежнему улыбаясь и глядя прямо в глаза мне, сказала Нюрка, — бить их некому.

Но я видел, что бездумное озорство девчушек Нюрке нравилось.

— А ты зазнался, смотрю я, в последние дни, — продолжала Нюрка со смеющимися глазами, — в школе не подходишь, ничего не скажешь... Только ты больно-то нос не задирай, смотри, чтобы я опять на тебя не рассердилась, а то житья не дам.

Но я почти не слышал ее слов. Я представил ее такою, какою видел перед зеркалом, через щель в ставне. И теперь я уже не так, как раньше, смотрел на нее. Нюрка, видимо, заметила что-то необычное в моем взгляде, чуть смутилась и спросила тихо:

— Хочешь дружить со мной?

— Хочу.

— Ну, тогда ты должен говорить мне всю правду, о чем бы я ни спросила.

Я засмеялся и в свою очередь задал вопрос:

— Ты только скажи, о чем будешь спрашивать.

— Обо всем, о чем бы ни спросила, ты мне будешь говорить правду. Можешь и ты спрашивать о чем хочешь.

— И ты скажешь правду? — недоверчиво проговорил я.

— Ну да, — не очень уверенно ответила Нюрка. Но я этого не заметил и закричал от восторга:

— Тогда — другое дело. Тогда я согласен.

— Не кричи. Пойдем к нам домой. А то тут подслушают, и тогда сплетен не оберешься, — сказала она совсем как взрослая.

Дома Нюрка разделась и мне велела раздеться.

— Я тебя сейчас обедом кормить буду, — говорила она, направляясь в кутний угол, к печи. — Когда дружат, то едят вместе.

Еды, как обычно у тетки Симки, никакой не оказалось, кроме молочного киселя. Сварен он был, видимо, еще вчера: сверху уже успела отстояться водянистая жидкость, подернутая тонкой пленкой. Нюрка подала кисель на стол прямо в кастрюле, по ломтю хлеба, и мы принялись хлебать. Я пообедать дома не успел и потому, забываясь, набивал полон рот, не всегда успевая прожевывать. Нюрке это нравилось. Она брала кисель краем ложки, медленно подносила ко рту, медленно жевала и все улыбалась, глядя на меня.

Я впервые так внимательно рассматривал ее и вдруг сделал открытие: а ведь Нюрка красивая. Прямые светлые волосы наискось закрывали половину высокого лба. Широкие густые брови — темнее волос — оттеняли синеву больших глаз. Длинный прямой нос, яркие полные губы большого рта. А улыбка, широко открывавшая крупные зубы, чуть редковато поставленные, манила желанием поцелуя. Нравилось мне и то, что она высокая, выше меня, широкоплечая, с сильными руками.

—Давай целоваться, — сказала Нюрка.

Я оторопел.

— Взрослые всегда целуются.

Мы сели на кровать.

Целовала она жадно, покусывая мои губы, я терпел, но скоро мне это надоело. Никакого удовольствия я не получил и теперь недоумевал: «Что мужики и бабы находят хорошего в поцелуях?»

Безответные поцелуи, видимо, Нюрке тоже надоели. Она отстранилась, закинула руки за голову и стала смотреть в потолок.

— Скажи, почему ты смотрел на меня такими глазами все эти дни? — спросила она после долгого молчания.

— Какими? — Я тянул с ответом, не зная, что сказать. Правду говорить не хотелось.

— Такими. Сам не знаешь, что ли, какими. Только смотри не выдумывай, а говори правду. Ты слово дал.

— А-а, — как-то глупо улыбнулся я, стараясь сделать вид, что мне все нипочем. — Я стыдился тебя.

— Стыдился? А с чего? Кажется, я тебя голого не видела.

— А я тебя видел.

— Меня? Когда? Во сне?

— Нет, наяву. Ночью. Через щелку в ставне. Это давно было, еще на святках.

Я ожидал, что Нюрка кинется на меня с кулаками или уж во всяком случае начнет злиться, но все получилось иначе. Она даже позы не изменила. Только опять улыбнулась.

— Ну-ну, теперь я вспоминаю. То-то мне послышалось тогда за окном. Я подумала, что это чья-нибудь собака за кошкой погналась. А это, значит, ты подсматривал.

— Ну…

— Дурак! — вдруг резко повернувшись на бок, со злостью сказала Нюрка. — Брысь с кровати!

— Ты чего? Взбесилась? — закричал я, скатываясь на пол от Нюркиного толчка.

— Ничего. Не будешь подсматривать.— Она поправляла покрывало на постели. — Ты никому не говорил?

— Нет.

— И не скажешь?

— Была нужда говорить.

— Ну, тогда ладно, — помягчала Нюрка. — Тогда я не рассержусь. Будем продолжать дружить.