Михаил Воронецкий - Новолунье

— Может, он один за дровами поплыл?

— Не-е, лодка-то дома. Наверно, пошел морды смотреть, оступился и утонул.

— Минька не утонет, он хорошо плавает.

— Так, может, водяной схватил и утащил на дно.

Ничего не сказав, Серафима кинулась к нашему дому. Из ограды слышалась гармошка и голос дяди Егора, певшего свою любимую:

Гармошка разом смолкла. Послышался голос моего отца:

— Нет, ты скажи, Егор! Скажи! До каких пор я буду мантулить и жизнью своей, как в игрушки, играть, а надо мной каждый десятник будет начальника из себя строить? Скажешь, образование? Да какое там, к черту, образование у них?

— Образование — это так, — заговорил дядя Егор, — в нашем деле — пара пустяков.

— А что же тогда?

— Надо уметь работать с массой. А ты, стало быть, разучился. Начальству видней.

— С массой? А ты умеешь работать с массой?

— Как видишь, жалоб нету.

Скрипнула калитка. Оба обернулись.

— A-а, кума-а, — потянулся к Серафиме мой отец, но она, не обращая внимания на его руку, обхватавшую ее поясницу, сказала:

— Минька утонул.

Рука отца обмякла и упала. Он поднялся из-за стола. Гармошка, повиснув на плече, печально взвизгнула и растянулась на все мехи. Дядя Егор, словно ожидая удара, втянул голову в плечи...

Переведя дыхание, Серафима сказала спокойнее:

— Может, еще не утонул... если спасти успеем.

— Так бы и сказала сразу, чертова баба! — саданул по столу кулаком дядя Егор.

Я сидел на поваленном бурей тополе, в середине широкой и голой поляны, а Сенька жарил на сковороде, поставленной на два больших камня, рыбу. Под рукой у него лежало ружье, а из-за голенища торчала рукоять длинного ножа. Шуруя огонь, Сенька разглагольствовал:

— Эх баба-курица, не приплавила сметаны. Люблю я, парень рыбу жарить на сметане, да еще бы в муке ее обвалять. Вкусная же штука, этот елец, когда его вот так поджарить. А то я, бывало, когда еще на воле жил, вот таким как ты, шибздиком бегал, так еще с яйцами жарить ельца любил. Не едал таких? Молчишь. Обиделся, значит. Ну ничего, сам виноват, зачем за мной следил? Я тебе не мешал, и ты мне не мешай. Зачем поперек дороги стал, а? Жизнь у меня и без тебя пропащая, как говорится, хоть день, да мой. А ты мне все испортил. Ну скажи, как я с тобой должен поступить?! А?.. Я ведь кто... знаешь ты это? Не знаешь. Я ведь из тюрьмы сбежал. И назад мне туда дороги нету.. Второй срок получить — лучше в воду. Думал, тут меня сто лет никто не узнает, поживу с Серафимой в свое удовольствие, а там за кордон махну. А ты все испортил. Она боится, что ты разболтаешь. Вот я и должен тебя ликвидировать. Хотя и жалко мне тебя, молодой ты еще. Еще бы жить да жить. Да вот что тут поделаешь? Как говорится, умри ты сегодня, а я завтра.

Сенька снял сковороду с камней, залил огонь. А когда в сковороде перестало шипеть, он встал во весь рост, прислушался. Тревожные тени промелькнули на лице, он со злобой глянул на меня и, схватив ружье, встал рядом. Повернув голову, я увидел, как из кустов, где стояла Сенькина лодка, на поляну выскочили с ружьями мой отец, Егор и Гошка, видимо вернувшийся уже из Майны. Сенька выстрелил. Гошка упал на колени и пополз обратно в кусты. Отец и дядя Егор встали за тополя, высунув ружья, но не стреляли. Загоняя во второй ствол патрон, Сенька крикнул:

— Зря стараетесь, мужики. Меня живьем не возьмете, а парнишку я все равно решу... А хочете парнишку живьем видеть, дайте мне уйти подобру-поздорову...

— Уходи! Уходи, гад ползучий! — кричал дядя Егор. — Нам ты нужен как собаке пятая нога, нам ты парня оставь!

— Хорошо, согласен. Тогда уйдите с дороги, на правую сторону. Я вас не трону.

Дядя Егор и отец наискось пересекли поляну, глядя, как за ними следит приготовившийся к прыжку Сенька. Вот он отошел от меня, сказал:

— Ну, прощай, парень. Не поминай лихом Сеньку Живоглота. Подфартило тебе. Теперь еще поживешь.

В это время внизу, в кустах, захлестнувших курью, зашуршала трава. Сенька вздрогнул, вскинул ружье к плечу, но выстрелить не успел. Снизу из кустов ударил выстрел, и кусты обнесло голубоватым дымком. Сенька, схватившись за грудь, упал на спину, далеко в траву откинув руку с двустволкой.

Я видел, как через поляну сюда бежали отец и дядя Егор. Вышла из кустов Серафима.

Только тут я заметил, что из-под обрыва по кустам карабкается наверх Ларька. Лицо и руки у него исцарапаны шиповником. За спиной одноствольное ружье.